Подполковник милиции в отставке Геннадий Михайлович Мялик продолжает рассказывать, как работали калининградские милиционеры в 1980-90-е.
Окно на втором этаже
Семейное общежитие на улице Буткова находилось на границе Балтийского района. В тот день оттуда поступило несколько жалоб: пьяный мужик скандалит с соседями. Вместе с лейтенантом Русланом Затолочным идём на место.
Общежитие — старый немецкий дом: длинный узкий коридор, обшарпанные стены, облезлый деревянный пол не красили лет десять.
Кто-то на втором этаже на весь дом орёт песню. Что-то про “щипачей, шмонающих по ширмам, промышляющих на бонах на шнифтах у ментов”. Это Коля-безногий, местная звезда, неоднократно судимый алкоголик. Комнату в общежитии Коле дали два года назад городские власти, когда он вернулся в родной город после очередной отсидки. Из мест лишения свободы Колян приехал без обеих ног. Он никогда не рассказывал, как их потерял. В отличие от его соседей, поделившихся с нами информацией: ноги Коле раздробило на лесоповале на севере, и у врачей не было выхода, кроме ампутации.
Когда мы с Русланом Затолочным поднялись на второй этаж, то сразу увидели Коляна. Он сидел на грязной красной подушке на подоконнике распахнутого окна в самом конце коридора. В одних трусах. Сидит, поёт и телепает в такт песни своими культями.
Этот подоконник Колян застолбил за собой, как только въехал в свою комнату. На нём Колян проводил большую часть своей теперешней жизни. Слезал он с него, только когда к нему приходили гости — такие же алкоголики.
В тот день помимо Коли в коридоре нас ждала толпа жильцов, сильно уставших от такого соседства. Нас забросали упрёками: милиция бездействует, не можете с алкашом справиться... Людей понять можно. Их дом давно признан аварийным, предназначен под снос. Люди ждут нового жилья, положенного им по закону, но переезд всё время по разным причинам откладывается. А пока они вынуждены жить с безногим Коляном и его регулярными гостями.
Увидев милицию, Колян приветствует нас на своём матерно-уголовном языке, медленно сползает со своей красной подушки на подоконник и хитро нам улыбается. Он понимает, что жильцы не будут бить калеку без обеих ног. А ещё Колян знает, что ни один судья не арестует инвалида первой группы за мелкое хулиганство. Наложенные за нарушение порядка штрафы он никогда не платил. Наши профилактические беседы и предупреждения у Коляна ничего кроме ехидной улыбки не вызывали. В каком-то смысле Колян спрятался за свои отрезанные ноги и творил всё что хотел.
Окно за его спиной распахнуто всегда. Другой бы в такой же ситуации уже давно выпал. Я его тогда спросил, не боится ли он спикировать? Колян ответил матом. Это значит — нет, не боится.
Затолочный предлагает возмущённым жильцам написать на Колю заявления. Соглашаются все. Пока они на вырванных из школьных тетрадей листочках описывают Колины подвиги, предлагаю Коляну пристегнуть ноги и проследовать с нами в отдел. Колян с жизнерадостной улыбкой посылает меня на…
Не имеешь права инвалида арестовывать, — на весь дом орёт Колян, — ничего вы, менты, со мной не сделаете! Ещё на своём горбу меня обратно в общагу сами заносить будете!
Аккуратно снимаем сопротивляющегося Коляна с подоконника, кладём на пол. Дверь в его комнату открыта, кто-то приносит оттуда Колины протезы и растянутые треники. Пристёгиваем к культям Коляна его протезы. Ставим его на ноги. Видим, что перепутали: левый пристегнули к правой культе, а правый — к левой. Колян активно сопротивляется и матерится. Я думаю, что в тот день, благодаря Коляну на меня и Руслана Затолочного выпала годовая норма мата. Отстёгиваем протезы, берём их подмышку и на руках несём Коляна в машину у подъезда.
В отделе дежурный нашему появлению не обрадовался: вы что, совсем? Уже инвалидов забираете?
Показываем дежурному пачку заявлений на Коляна.
“Ого!” — говорит дежурный и успокаивается.
Наутро мы повезли переночевавшего в отделе Коляна в суд. Представьте: два здоровых мента привозят несчастного безногого инвалида на протезах (которые он уже пристегнул сам) в суд, и просят его закрыть хотя бы на пару суток. Если судья мужчина, наши шансы — один из ста. Если женщина, то с их добротой у нас вообще никаких шансов.
Помог нам сам Колян. Он вначале тихо сидел, я даже волноваться начал. А потом ничего, разговорился. Опять мат пошёл. Вначале тихо, а потом на весь суд. В те времена судьи ещё не ходили в мантиях, поэтому отличить их от посетителей и технических сотрудников было невозможно.
Вот сидим с Колей-Коляном, ждём. Люди на нас недобро смотрят. Вдруг открывается дверь и из кабинета в коридор выходит какая-то женщина: “Кто это у нас так матерится?”
Коля показал себя “во весь рост”. Он такого этой женщине наговорил, что даже я покраснел. Из соседних кабинетов начали другие сотрудники выглядывать. Женщина оказалась судьёй. Той самой судьёй, которая должна была дело Коляна рассматривать. Она и рассмотрела. Колян получил 15 суток административного ареста. Даже в кабинет заводить не стали, прямо в коридоре ему решение и огласили.
Вначале он не понял, что произошло. А когда понял, то выяснилось, что мат в коридоре суда, звучавший до этого, — ещё не все выражения, которые Коля знает. И не вся громкость, которую он может включить.
Колян отсидел свои сутки. Поутих…
А примерно через год после всех этих событий в отдел милиции Ленинградского района позвонили жильцы семейного общежития на улице генерала Буткова. Они сообщили, что из коридорного окна на втором этаже выпал один из проживающих. Высоты второго этажа Коляну хватило. Он получил травму головы, несовместимую с жизнью…
Двое в одинаковой форме
1993 год. Две недели до Дня Победы. Во время уборки в своей квартире на Театральной женщина обнаружила пропажу наград с хранящегося в доме парадного мундира отца-фронтовика. Исчезли несколько медалей, два ордена Красного Знамени, два ордена Великой Отечественной войны 1 и 2 степеней, монгольский орден, полученный фронтовиком в 1939 году за участие в боях на Халхин-Голе, где молодой лейтенант был тяжело ранен. Помимо этого, из шкафа пропало чёрное кожаное пальто-реглан. В нём ветеран прошёл всю войну и оставил себе на память.
Дочь рассказала о краже отцу. Ему стало плохо. Скорая увезла фронтовика в реанимацию.
Квартиру, из которой пропали награды и пальто, дочь сдавала молодой паре. Сама она жила на другом конце города, так ей было удобней ухаживать за отцом. Квартиранты не вызывали подозрений. Он курсант Калининградской высшей школы милиции, она студентка одного из калининградских вузов.
В преддверии 9 Мая — и такое преступление! Я начал с опроса курсанта, своего будущего коллеги. С разрешения начальника курса снял парня с занятий и привёз в отдел. Он отвечал, что ничего не знает об орденах и пальто и вообще не понимает, в чём дело и за что его доставили в отдел.
Тогда я намекнул, что у нас есть отпечатки пальцев вора. И что сейчас мы отправим курсанта на дактилоскопию. Простая формальность… После которой я извинюсь и отпущу его обратно на занятия.
И вот тут-то он поплыл. Дал чистосердечные признания. “Чистосердечные” — очень странный юридический термин. С точки зрения русского языка, это показания, данные от чистого сердца. А о какой чистоте сердца можно говорить в этой конкретной ситуации? Я до сих пор испытываю чувство брезгливости, когда рассказываю об этом воре.
Он поклялся, что вернёт награды. В обмен на снисхождение суда. Я дал ему трое суток. Они прошли. Наград не было.
Я подключил к расследованию своих доверенных лиц на Центральном рынке, где курсант сбывал краденое. Ордена я нашёл у нелегального скупщика антиквариата там же, на рынке. Реглан найти не удалось.
Награды я вернул ветерану в преддверии 9 Мая лично. А после отправился в школу милиции, к начальнику, генералу Попову. Доложил ситуацию. Генерал тут же вызвал курсанта к себе и дал приказ об отчислении. Приказ был выполнен в течение нескольких минут.
Уже бывшего курсанта я забрал с собой, надев наручники. В них я его и провёл по бесконечным коридорам школы милиции. Там было полно курсантов, которые уступали дорогу двум людям в одинаковой форме. Только один пришёл в милицию защищать людей, а второй в наручниках плёлся в следственный изолятор.
Звери
Я долго думал, рассказывать читателям “Клопс” об этих случаях или нет. Даже вспоминать тяжело, сразу скатываешься в состояние сильного стресса, пережитого много лет назад и до сих пор сидящего в душе. Но без этого рассказ о нашей работе будет неполный и однобокий. Я не люблю об этом говорить. И я не забуду это никогда.
Например, женщину, которую некий гражданин, позже признанный душевнобольным, заманил к себе в квартиру на улице Куйбышева, убил, разделал там же топором и засолил в ванне.
Я хорошо помню эту квартирку, которую посетил вместе со следственно-оперативной группой. Настоящее убежище дьявола. Пол, стены и потолок выкрашены в чёрный. На чёрных стенах плакаты с изображением чертей и орущих от ужаса людей. Вонь от нарубленных чёрно-фиолетовых кусков человеческой плоти в ванной невыносимая. А нам надо работать. Составить описание, закрепить улики. По очереди мы выбегаем на улицу, жадно хватаем свежий воздух и бежим обратно. Нам надо работать…
Что заставило эту женщину в трезвом уме и здравой памяти пойти в гости к незнакомому мужчине? У меня нет ответа на этот вопрос.
Я никогда не забуду другую женщину, убитую своим мужем. Убийца расчленил тело, фрагменты разложил по целлофановым пакетам, пакеты разбросал по мусорным контейнерам по всему городу. Один из пакетов нашли бомжи на набережной адмирала Трибуца. Чтобы допросить, нам пришлось приводить их в чувство, они говорить не могли от страха. Тогда там, на месте, во время осмотра я перевернул мусорный ящик.
К моим ногам выкатилось что-то округлое, упакованное в целлофановый пакет. Я не знал, что в этом пакете. Я его поднял. Он был тяжёлый, словно в нём лежал арбуз. Я открыл пакет. Это была человеческая голова…
К сожалению, таких историй у меня далеко не две. И не три. Люди иногда бывают страшными зверями. Остановить которых вовремя у нас не всегда получается. И это тоже часть нашей работы. Очень тяжёлая часть…