Подполковник милиции в отставке Геннадий Михайлович Мялик продолжает рассказывать, как работали калининградские милиционеры в 1980-90-е.
«Май 1985 года. Горбачёвская антиалкогольная кампания. Сегодня она потихоньку растворяется в нашей бурной истории, тонет в других событиях и датах. А зря.
Горбачёв запустил антиалкогольную кампанию через два месяца после своего прихода к власти. На местах, традиционно прикрывшись фразой «весь советский народ как один человек одобряет», бросились слепо исполнять спущенную сверху установку. Мягко говоря, очень спорную. Горбачёвская кампания стала далеко не первой советской антиалкогольной кампанией. Подобные мероприятия проходили и в двадцатые, и в пятидесятые, и в шестидесятые годы.
Но в 1985 году статистика показала запредельно рекордное потребление алкогольных напитков за всю историю страны.
С этим надо было что-то делать. Последствия этого «рекорда» сказывались и на экономике, и на здоровье нации. А как они сказывались на криминальной обстановке!
Всенародная антиалкогольная кампания в очень большом объёме легла на плечи советской милиции. В 1985 году я был участковым инспектором. Приказ министра внутренних дел СССР №180, подкрепляющий борьбу с пьянством и алкоголизмом административными и уголовными наказаниями, для меня и моих коллег обязателен к исполнению.
Для участковых инспекторов это было очень тяжёлое время.
Мы обязаны были дежурить возле винно-водочных магазинов — и это вместо того, чтобы решать неотложные задачи на своих участках. Участковые приходили на работу рано утром, а домой уходили далеко за полночь. В таком режиме мы работали изо дня в день в течение пяти лет. Не все наши близкие это выдерживали. Очень много семей распалось.
«Хрустальный» самогон
В стране становилась всё хуже. Дошло до того, что в милиции задерживали зарплату на несколько месяцев, многие хорошие сотрудники начали увольняться. На их место приходили люди далеко не всегда порядочные.
В такой ситуации антиалкогольная кампания приносила результаты с точностью до наоборот. Трезвость не стала нормой жизни. От слова «совсем». Ограничение легальной продажи — две бутылки в одни руки — вообще было идиотизмом. Кто пил, тот пить и продолжил. Пили всё: самодельную бормотуху, древесный спирт — «сучок», одеколоны, бытовую химию. Алкоголь получали из зубной пасты и сапожного гуталина, намазывая его на разрезанный батон. А как расцвело самогоноварение!
В те времена участковые инспекторы вычисляли самогонщиков в буквальном смысле по запаху.
Ходишь по улицам и нюхаешь. Рано или поздно находишь того, кого ищешь.
Какие только самогонные аппараты мы не изымали. Некоторые просто шедевры техники. Особо ценились лабораторное оборудование — все эти стеклянные витые трубочки, колбы, пробирки и так далее. Такие самогонные аппараты я называл «хрустальными». Они очень красивые, но очень хрупкие. Одно неловкое движение — и вся установка рассыпается с весёлым хрустальным звоном.
Как-то раз в разгар антиалкогольной кампании, зимой, мы с моим коллегой Николаем Калуцких на улице Соммера, возле танка, встречаем нашего старого «клиента», ранее судимого гражданина. У него под пальто что-то сильно оттопыривается. Спрашиваем: «Что несёшь? Украл чего?» Он расстёгивает пальто и показывает две бутылки самогона, подкрашенные чаем. Мутно-чёрный такой напиток.
За честность мы его отпустили, даже пойло изымать не стали. А вот адресок, где он эти бутылки приобрёл, записали.
Пришли. Мамаша двух отбывающих наказание граждан. Сидим на кухне, разговариваем о сыновьях. Я занавеску на окне отодвинул, мол, в окно посмотреть. На подоконнике — трёхлитровая банка с тем самым мутно-чёрным напитком. Говорим мамаше: «Самогон». Она отвечает: «Нет, касатики, не самогон. Ноги болят, растираю…»
Растирала она свои ноги очень часто и очень обильно. В тот вечер служебный УАЗ трижды к ней ездил, вывозил «растирку» — более семисот литров самогона. Мамаша пошла под суд.
Времена были мутные, как «растирка» этой мамаши. И в этой мути в людях просыпалось и всё хорошее, и всё плохое.
Скажи имя, сестра!
...Хорошо выпив, она сама пришла в дежурную часть Ленинградского отдела милиции. Дежурному рассказала, что её младшая сестра, занимающая серьёзный пост на одном из калининградских градообразующих предприятий, гонит самогон. И что в настоящий момент вся квартира заставлена готовой продукцией.
На адрес мы поехали вместе с моим товарищем и коллегой Виктором Чибисковым. Заявительница категорически отказалась выходить из машины. Сказала, что боится сестру.
Дверь нам приоткрыла красивая женщина лет сорока. Дверь на цепочке, не открывает и нас в квартиру не пускает. И закрыть не может — Виктор вставил ногу в дверной проём. Открыть её уговаривает молодой человек — сожитель. Она ни в какую. И очень волнуется. Говорит сбивчиво, плачет. Она волнуется настолько, что вскоре под ней образовывается лужа…
Вначале она нас оскорбляет, потом угрожает. Наконец она обмякает, садится на пол и просит своего сожителя открыть нам дверь, сама она не в состоянии это сделать.
Заходим. Бидон из-под молока ёмкостью тридцать литров, в нём немного браги. Женщина причитает: это всё сестра, это всё она…
Бидон с брагой, литров десять там было, мы изъяли. А что нам оставалось делать? Закрыть на это глаза? Через день я прочитал в одной из калининградских газет заметку. Журналист в своей статье указал и место работы, и должность женщины. Только вместо десяти литров браги написал сто.
Женщину уволили, её репутация была уничтожена. Я до сих пор жалею, что так получилось.
По нынешним временам эти десять литров браги — такая мелочь. Да и по тем тоже.
Стеклотара
Практически в промышленных масштабах торговали самогоном в пунктах приёма стеклотары. Наверное, нынешнему поколению надо объяснить, что это такое. Это официально работающая точка, куда советский гражданин мог сдать стеклянные бутылки и получить за них деньги.
Такие пункты пользовались огромной популярностью. Тогда часто и много выпивали на улице. Во все времена года и в любую погоду. Рестораны и кафе — дорого и попасть трудно. Зато зелёных насаждений, парков, дворов и пустырей — море.
В некоторых особо популярных местах на каком-нибудь сучке висел общий гранёный стакан, украденный в заводской столовой или из автомата по продаже газированной воды.
Там же можно было насобирать пустых бутылок, сдать их в пункте приёма стеклотары и купить водки или вина в магазине напротив.
А когда грянула горбачёвская антиалкогольная кампания с её «Трезвость — норма нашей жизни!», пункты приёма стеклотары превратились в идеальные точки для торговли самогоном. Посудите сами: клиентура вокруг таких пунктов формировалась годами, собираться можно легально, кругом все свои. Это вам не винно-водочный через дорогу, где гигантские очереди, «две бутылки в одни руки» и «менты гоняют».
На территории моего участка таких пунктов было два. Один — на Больничной, второй — на углу Геологической и Космической. В первом торговля самогоном была налажена с особым размахом.
Это был мужской мир — там собирались толпы мужиков. Самогонку выпивали тут же, на заросшем пустыре рядом с портовой больницей.
Понятно, что этот «мужской клуб» был просто рассадником криминала. Участковые инспекторы наведывались туда регулярно, работники пункта приёма бутылки с пойлом от нас прятали как только могли. Выкапывали специальные ямы прямо в помещении, прикрывали их сверху всяким барахлом, хранили товар в гаражах рядом. Но чаще всего прятали самогон за ящиками или в ящиках с пустой стеклотарой. Пока до них доберёшься, столько приходилось перекидать!
Мы нещадно штрафовали и приёмщиков, и владельцев таких пунктов. Но наши штрафы для них — как мёртвому припарки. На самогоне зарабатывали бешенные деньги.
Как-то ранним утром сотрудники ГАИ на Московском проспекте задержали гражданина кавказской национальности, развозившего на своём стареньком Audi–100 свежезаваренный самогон по пунктам приёма. Я на всю жизнь запомнил, как его разгружали у нашего отдела милиции. Двор был весь забит канистрами с самогоном, даже колёса наружу выворачивались. Всего вынули 700 литров пойла.
В день похорон отца
В марте 1989 года ушёл из жизни мой отец. Поминки проводили в столовой завода, на котором отец проработал долгие годы. Сам я не пил совсем, но по русской традиции водка на поминках должна была быть.
Я мог купить водку в магазине, вокруг которого четыре года охранял порядок. Та ещё работа. Но водку не завезли.
Я обзвонил другие калининградские магазины. Выяснилось, что алкоголь есть на Гагарина. Я поехал туда. Водки там не было, было только вино. Но его продать его мне не могли: согласно антиалкогольному законодательству винно-водочные работали с 14 до 19 часов, а я приехал в 20:00.
Я объяснил заведующей ситуацию.
Она позвонила дежурному по горисполкому и попросила его связаться с… председателем горисполкома, фактически мэру города, чтобы он в порядке исключения разрешил продать мне пару ящиков вина.
И он разрешил.
Но на поминки нужна была водка. На следующее утро, в день похорон отца, по своим каналам выясняю, что в магазин, который я охранял четыре года, её уже завезли. Еду к заведующей. Она меня хорошо знает, но продать водку не может. По президентскому указу — только с 14:00. Ждать я не могу. Мне надо хоронить отца. Нервы на пределе, внутри всё кипит. И тут появляется муж заведующей. Узнав в чём дело, он таким матом её покрыл, что через пять минут ящики с водкой стояли у меня в машине.
На поминках сотрудницы заводской столовой заставили нас перелить весь алкоголь в трёхлитровые банки.
Бутылки выставлять на стол нельзя, за это могли серьёзно наказать. Люди, пришедшие помянуть отца, наполняли рюмки прямо из этих банок…
Антиалкогольная кампания умерла в 1990 году. Свернули пропаганду, отменили запрет на продажу алкоголя с 14 часов и так далее. В 2005 году Михаил Горбачёв в одном из своих интервью скажет: «Из-за допущенных ошибок хорошее большое дело закончилось бесславно».
От себя добавлю: «Без комментариев, Михаил Сергеевич, без комментариев…»