Калининградка Татьяна Фёдоровна Тишина, дочь моториста китобойного судна "Сметливый", вспоминает о жизни в отцовской каюте, морских традициях и городе 1960–1970-х годов.
Когда я родилась...
Папа родился в Новгородской области. Они с мамой из разных деревень одного колхоза. Папа был влюблён в мамину сестру, намечалась свадьба, но невеста не дождалась его из армии. И тогда папа женился на маме. В 1953 году они приехали в Калининград, и папа стал ходить в море, вначале на СРТ — среднем рыболовном траулере, такой сейчас стоит возле Музея Мирового океана.
Когда маму со мной выписали из роддома, папа привёз нас на СРТ. В его каюте мы и жили. А потом папа ушёл в рейс, и нам совсем негде стало жить. Отец ходил в партком, но ему ответили: "Ты член партии!" — и всё. Мама осталась на улице. Она ночевала со мной на руках в скверике в центре города. Сейчас здесь бизнес-центр "Морской". Благо, что на улице уже тепло было.
Наша семейная легенда гласит, что мама не сдалась: со мной на руках она пришла жить в кабинет одного из папиных начальников — Сухоручкина. Мама кормила меня грудью у него в приёмной, меняла и развешивала пелёнки. Она приходила к нему каждое утро, и через неделю для нашей семьи нашлась комната на проспекте Калинина.
Соседи
На 13 квадратных метрах мы жили там втроём. Потом у меня родился брат, к нам приехала бабушка, тётя, мамин племянник...
Это была двухкомнатная коммунальная квартира. Дом этот и сейчас стоит. Красивый, уютный немецкий дом. Наши соседи занимали большую комнату с балконом. Это были замечательные люди — дядя Коля и тётя Рая Антошины. Тётя Рая в Кёнигсберге прожила большую часть войны. Её семью угнали на работу в Германию в 1942 году. Их дом в городе Чудово Новгородской области разбомбили 22 июля 1941 года. Им некуда было возвращаться. А дядя Коля воевал, брал Кёнигсберг, потом штурмовал Прагу. После войны вернулся сюда и женился на тёте Рае. У них было двое детей. Они лет на десять меня старше. Пыталась их найти в социальных сетях. Не нашла.
Мама уходила на работу и оставляла меня, десятимесячную, дома одну. Они с тётей Раей работали посменно в киоске "Союзпечать". Мама знала, что соседские дети вернутся из школы и покормят меня, а когда дядя Коля придёт на обед — он меня переоденет. В общем, я была присмотрена. Потом я ходила в семейный детский сад в дом на улице Дмитриевской. Теперь это Ольштынская. Там жила бездетная семья фронтовиков, они брали трёх-четырёх детишек на присмотр.
Между рейсами у нас в этой 13-метровой комнате, на полу или в прихожей, всегда ночевали друзья отца. Молодые, холостые — им негде было жить. В нашей огромной прихожей стоял огромный немецкий чёрный гардероб с тумбами для обуви. В гардеробе — особая полка. Мы с детьми там играли, или кто-то из взрослых на ней ночевал.
В доме на Калинина нам было тесно, и мы переехали в коммунальную квартиру на Нарвской. Всемером жили в комнате в 18 квадратных метров. В соседней — семья с двумя детьми, в третьей — женщина с двумя сыновьями. На Нарвской мы прожили недолго — переехали в кооперативную квартиру на Алябьева.
Папа
Папа был мотористом. Вначале он ходил в сельдяные экспедиции, потом какое-то время — на танкере "Орск". После школы я поступила на вечернее отделение университета и работала в "Балтрыбснабе". Мы списывали танкер "Орск" в металлолом.
В китобойке отец уходил в рейс на восемь месяцев. Один раз — на девять. О том, что это была за работа, говорит такой факт: раз в три года китобой мог взять годичный отпуск, частично оплачиваемый. Папа ходил мотористом на судне №66 "Сметливый", между рейсами проводил дома месяца полтора. После возвращения в Калининград китобойная флотилия "Юрий Долгорукий" уходила в другие города на ремонт. В Таллин, например. И мы всей семьёй перебирались туда, снимали там комнату или квартиру. А в сам Таллин мы шли вместе с отцом на "Сметливом", нашем любимом пароходике.
В отпуске папа много рисовал. Сейчас я понимаю, что у него была психологическая проблема. В войну он жил в деревне, в сорока километрах от которой проходила та самая "Дорога жизни". Немцы летали её бомбить. "Дорога жизни" защищалась хорошо. Немецким самолётам не всегда удавалось к ней прорваться, и тогда они сбрасывали бомбы в поле или на деревню. Отец рассказывал, что в 1941 году немецкие пилоты, развлекаясь, гоняли детей. Пикируют, дают очередь перед ребёнком, он разворачивается и бежит, а очередь — за ним...
Папа рисовал немецкие самолёты. Везде — на газетах, в тетрадках, если есть кусочек бумажки — сидит и авторучкой вырисовывает до последней заклёпки на корпусе, настолько хорошо он это всё помнил.
Папа бросил курить в тридцать лет, когда я родилась. И больше не курил никогда.
Когда он вышел на пенсию, встал вопрос: купить машину или дачу? Решили — машину. И папа пошёл учиться вождению. Отучился и... не смог водить. У нас знакомый работал в ГАИ. Он сказал: "Дядя Федя, я тебе сделаю права, но ездить ты не можешь". Тогда папа купил дачу. Он даже на велосипеде ездить не умел. Всегда умилялся медведям в цирке: "Даже они могут, а я нет!". Не шло у него. На лошади скакал, на коньках катался, а с велосипедом не получилось.
Детство у него было трудное. Трудовой стаж — с 1942 года. Он в 11 лет встал к станку, работал на месте старшего брата, ушедшего на фронт. Они вытачивали деревянные приклады к автоматам.
Папа работал до последнего дня в "Северной" котельной. Когда он умер, мы узнали много интересных вещей, рассказали папины коллеги. Если папе нужно было во время смены зайти в бухгалтерию, он шёл в раздевалку и полностью переодевался в чистую одежду. Когда ему говорили: "Фёдорыч, ты чего? Тебе ж только на минутку!", он отвечал: "Я не могу в грязном, там же женщины работают!". Вот такой был у меня папа.
Возвращение "Юрия Долгорукого"
Город начинал жить ожиданием китобойной флотилии примерно за неделю до её возвращения в Калининград. В парикмахерскую надо было записываться за месяц, а на рынке поднимались цены. Калининградские ателье завалены заказами — каждая дама хочет встретить своего мужчину при полном параде. Даже мне мама каждый раз к папиному приходу шила обнову. Один раз, мы ещё на Нарвской жили, в день прихода отца мама выпустила меня во двор. Я залезла на сирень и вырвала клок из нового платья. Получила подзатыльник, меня переодели, отругали, и я в старом платье поехала встречать папу. Катастрофа!
Машин тогда в городе практически не было. Но в день прихода флотилии возникала пробка от Двухъярусного моста до рыбного порта. Весь город съезжался. Космонавт Леонов приезжал встречать китобоев.
В порту — огромная толпа, оркестры, милицейское оцепление, чтобы люди не упали в воду. Дамы все с невероятными причёсками. Очень красиво всё. А потом появлялись китобойцы, стреляли из своих пушек. Суда швартовались по три корпуса, на причале обязательно играл оркестр. Первыми шли победители социалистического соревнования, последними — отстающие. И если во время рейса на судне кто-то умер, то оно тоже шло последним, его встречали без оркестра.
На каждом китобойце обязательно была собака. По случаю прихода собак наряжали в тельняшки или мичманки.
И вот спускают трап — и началось: объятия, поцелуи, слёзы...
Если папе выпадала вахта, то мы оставались с ним на судне. Если нет — ехали домой, где всё жарилось, парилось, варилось.
Папа сразу вручал подарки. О себе он думал в последнюю очередь, а нас очень баловал: привозил какие-то вкусности, жвачки. В рейсе им выдавали усиленное питание, соки, сгущёнку и даже чёрную икру, но папа ничего не ел, а привозил нам. Я очень худая была, до шестого класса — самой маленькой в классе, болела много. Меня пичкали чёрной икрой, а я её терпеть не могла. Выносить продукты с судна запрещалось, но папа как-то умудрялся.
Ещё до китобойки папа привёз маме блузку из Швеции. Эту блузку носила мама, потом я, потом сестра, потом моя дочь. Блузка неснашиваемая. Единственное — некоторые перламутровые пуговки потерялись, и мы ничего не смогли подобрать взамен.
Дядя Коля
Дядя Коля жил на одной с нами лестничной площадке в доме на Алябьева, в квартире напротив. В 1975-м или 1976-м его поймали с контрабандой. Он пытался нелегально ввезти ткань. О том, что в порту поймали контрабандиста, даже в газете "Маяк" написали. Дядю Колю посадили на три года. У дяди Коли была женщина, с которой он жил. Пока он сидел, она нашла себе нового мужчину. Но вот дядя Коля отсидел, и его конкурент получил отставку, но смириться с этим не смог. Он пришёл к ним ночью и начал их резать. Они остались живы, но дядя Коля получил тяжёлое ранение. Мы были дома и ничего не слышали.
Первая косметика, немецкие парты и фантики от "Дюшеса"
В школе у нас стояли немецкие парты. С откидной крышкой, чёрные, огромные. Одинаковые что в младших классах, что в старших. В первом классе я была маленькой: из-за парты не видно. Возвращаюсь из школы, а портфель за мной по сугробам тащится.
Первую косметику мне купил папа, когда я училась в седьмом классе. Однажды он увидел, как мы с девчонками фантиками от конфет "Дюшес" делаем себе "золотые" тени. Папа купил мне польскую косметику — тени, пудру, ещё какие-то штучки. Мама возражала: "Зачем?". Отец ответил: "Пусть красится". Кстати, косметикой я практически не пользуюсь: в студенческие годы попала в народный театр на "Вагонке", там гримом театральным так напользовалась — на всю оставшуюся жизнь хватило.
Летом одно из главных детских развлечений — велосипеды. Когда я в первый класс собралась, мне подарили "Школьник", на 12 лет — "Орлёнок", на нём катался весь двор, разумеется. Маму я обманывала нещадно. "Мам, я пойду, покатаюсь по Чайковского?" — "Ладно, иди". Во дворе — куча народу на великах. Мы — на озеро, в Косму, купаться. Обсохли — и домой. А дома мама: "Я тебя искала, бегала, где вы были?" — "А мы тут недалеко ездили..."
Рядом с нами был зоопарк. И мы туда лазили, пока голова между прутьями проходила. Правда, просыпаться под рёв тигров было страшновато. Я всё время думала: а что будет, если все эти тигры и львы выломают клетку? С леопардом ведь такое было, он бегал по улице Алябьева.
У папиного друга, жившего на углу Черняховского и Ленинского, жила маленькая мартышка. Он её из рейса привёз. Под окном их квартиры на первом этаже постоянно стояла толпа. Мартышка устраивала представления: скакала по всему дому с поводком на шее, чтобы её можно было поймать.
Последний рейс
На "Сметливом" папа проходил до 1975 года, до самого конца "Юрия Долгорукого". Последний рейс был в Мавританию. Там "Сметливого" передали местным властям. На церемонию приезжал наш министр рыбной промышленности. Когда спустили советский флаг, моряки разрезали его на лоскуты. Каждому члену экипажа досталось по кусочку.
За этот последний рейс, который длился всего месяц, экипажу хорошо заплатили. Отец шутил, что он заработал больше, чем за длинный рейс в китобойке. На самом деле папа тяжело это пережил. Он рассказывал, что, когда спустили флаг, мужики стояли и плакали, потому что было ощущение… Они же срослись с китобойцами, они чувствовали судно. Папа любил свои двигатели, он всё время о них рассказывал. Я до сих пор знаю, что такое вспомогачи и что на китобойце стояло четыре двигателя по "тысяче лошадей".
Очень жалко эти суда, у них был гигантский запас прочности. Там же усиленный корпус, по сути — ледовый пояс. А потом с этих судов расстреливали наши траулеры. На носу установили настоящие пушки. Около берегов Мавритании располагался спорный рыболовный район, и спустя два-три года наши направили туда военный корабль, чтобы он охранял наши. С наших же китобойцев в нас и стреляли...
Это интервью взято волонтёрами в рамках проекта "Музей городской жизни "Дом китобоя", который стал победителем конкурса "Музей 4.0" 2018 года в номинации "Технологии и инструменты". Конкурс проводится Фондом Владимира Потанина.