Скончался Анатолий Павлович Бахтин, калининградский архивист, краевед, автор многочисленных статей и книг по истории Калининградской области. «Клопс» попросил рассказать об этом человеке калининградского писателя и журналиста Александра Адерихина.
«Друзья, знакомые, родственники и руководство Государственного архива называли его просто — «Палыч». Для меня Палыч — история очень личная. Это человек, который во многом определил мою профессиональную, творческую и общечеловеческую жизнь. Если бы не встреча с ним где-то в конце восьмидесятых, она, моя жизнь была бы совершенно другой. Лучше, хуже, ярче, тусклее — я не знаю, но другой.
Именно он…
Именно Анатолий Павлович открыл мне потрясающую историю моей малой Родины, открыл потрясающее место силы — Государственный архив Калининградской области. Сегодня, читая комментарии под его некрологами в соцсетях, вижу, что я такой не один. Таких, как я, много. Очень много. Наверное, в этом «открывании» и был один из многочисленных смыслов его жизни.
Историей нашего региона он занимался давно. В советские шестидесятые-семидесятые, когда история Калининградской области начиналась с победного 1945 года (стыдливо спрятав за идеологическими догмами реальные цифры и факты), Палыч занимался Тевтонским орденом. Правильней говорить — Немецким орденом, я знаю, Палыч, прости. В Перестройку, когда можно было всё, Палыч занимался Тевтонским орденом. Потом, когда уже можно было далеко не всё, Палыч всё равно занимался Тевтонским орденом. И уже в наше время Палыч выпустил труд всей своей жизни — подробнейшую, обстоятельнейшую, объёмнейшую книгу «Немецкий орден».
Палыч очень не любил, когда подобные вещи говорили ему и при нём — но, как утверждают некоторые профессиональные историки, он стал специалистом европейского уровня по этой организации, сыгравшей важную роль в истории нашей Родины. И это ещё не всё.
Именно благодаря Палычу, с фотоаппаратом объездившему, облазившему всю область, сохранились снимки многих исторических сооружений, кирх, руин замков, уходящих в землю руин прежней, немецкой, жизни этого региона. Этих сооружений уже нет, сохранились только их фотографии.
Именно благодаря Палычу сохранились фотографии различных событий из современной истории региона.
Именно благодаря Палычу… Можно продолжать до бесконечности. Его вклад в историографию (или как там это у них называется) огромен, уникален, и… И так далее и тому подобное.
Молодость
У Палыча не было высшего образования. Я вообще очень мало знал его «доархивную» биографию. Он не очень-то охотно говорил о себе.
Как-то мы сидели в его кабинетике, пили кофе: он замечательно варил кофе. Я не помню, почему, но заговорили о страхе. Кто, когда и чего боялся. И тогда Палыч весело вспомнил перестрелку в… джунглях Камбоджи. На мою отвисшую челюсть Палыч махнул рукой: срочную службу он служил в спецназе, и во время камбоджийской «командировки» пришлось пару раз пострелять. Потом Палыч добавил: «Я ещё в Африку должен был поехать… Но не поехал. Из-за драки в киевском ресторане…» При этом виновато развёл руки, улыбнулся, подытожил: «Молодость…»
Палыч был невероятно интеллигентным человеком. Это была какая-то врождённая на генетическом уровне интеллигентность. Он не врал, не искал компромиссов, не понимал и не принимал их. А ещё Палыч не любил мат. Сам не ругался и не любил, когда это делали в его присутствии. У него была какая-то строгая и правильная система жизненных координат, строгая и непоколебимая. Палыч был одним из тех людей, которые могли позволить себе роскошь соблюдать собственные принципы.
Как-то авторы странного спектакля, поставленного сразу по двум искорёженным ими книгам, «Вилла «Эдит» Баринова и «Кёнигсберг в огне» Юрия Иванова, пригласили нас с Палычем на чтение текста их произведения. Почитали, послушали. Авторы спрашивают наше мнение. Я изворачивался как мог. Я искал лингвистические конструкции, в которых за натянутой вежливостью и страхом обидеть авторов (я ведь сам автор) скрывалась бы правда. На мой взгляд, эта правда должна была звучать так: «Лена, Анатолий! У вас не получилось. Точнее, получилось, но полное г... Понятно, что культурные власти региона уже выделили на это деньги и их надо осваивать. Но у вас получилось полное г…» Я этого не сказал.
Зато Палыч был прекрасен. Когда авторы спросили его: может быть, ему что-то в будущем спектакле не понравилось? Палыч ответил: «Да. Мне не понравилось всё».
«Кошки»
А ещё у него было чувство юмора. Иногда – своеобразное. Давным-давно, где-то в начале девяностых, мы с ним и друзьями сняли «фильм» «Кошки». Это была молодёжная стебанина на тему «все калининградские кошки — генетические потомки кошек кёнигсбергских и понимают, если только говорить им «кис-кис» на немецком».
В «фильме» были «исторические» документы, изготовленные тут же на принтере, «свидетели», опрос общественного мнения. Был даже немец: его роль сыграл немецкий аспирант, приехавший изучать депортацию немецкого населения. В «фильме» он якобы привёз гуманитарную помощь для потомков немецких кошек, живущих в Калининграде. «Фильм» показали, как шутку, на городском телеканале «Премьер». Нам казалось, что сарказм и пародия на средства массовой информации той эпохи более чем понятны. Тем не менее, несколько человек обратились в редакцию канала и попросили состыковать их с приехавшим с гуманитарной помощью для кошек немцем. Например, одна пожилая дама с улицы Космической утверждала, что её кошка точно потомок кёнигсбергских котов и кошек, и ей (кошке) срочно нужна немецкая «гуманитарка».
«Бывает, — сказал на это Палыч, — что тут поделаешь. Люди…»
«Третья мировая война»
А потом Палыч написал «Третью мировую…». В то время казалось, что Третья мировая война невозможна, и даже сама по себе выбранная Палычем тема уже вызывала улыбку. В его книге в недалёком будущем, во время разразившейся Третьей мировой войны группа калининградских призывников — художников, архивистов, журналистов, писателей всякой другой творческой интеллигенции переживает разные смешные приключения в Швейцарии. В книге там тоже проходили боевые действия, швейцарцам отсидеться за нейтралитетом не удалось. В числе этих персонажей был и я. Я был очень горд, что попал в книгу в составе этой команды. Милые, интеллигентные люди, даже когда много выпьют. По просьбе Палыча я отнёс ему свою армейскую фотографию для будущей книги, написанной и выпущенной для близких друзей.
И вот книга вышла. И я — в этой книге. Совсем не героический. Смешной и неоднократно застирывающий штаны после вражеских атак. Разочарование, претензия Палычу.
«Да ладно тебе, — ответил он, раскуривая трубку, — тебя с твоим персонажем связывает только фамилия…»
Палыч выпустил облако табачного дыма, полистал свою книжку, добавил: «Ну, ещё и фотография». Потом снова полистал книжку и добавил: «Ну, ещё воинская специальность… Гражданская, впрочем, тоже…Как и место работы, да… Ну, некоторые моменты из биографии… Словечки взял, ты действительно так говоришь… Ух,ты! Да это же ты!»
И вот тогда-то я посмотрел на себя совсем другими глазами.
Чернильница
В 2016 году у меня вышла книжка. Почти детектив. Я не буду говорить, что эта книжка без Палыча никогда бы не была написана. Не буду говорить, что она стала результатом моего абсолютно случайного захода в архив по какому-то пустяковому делу в восьмидесятых и абсолютно случайному тогда знакомству с Палычем.
Сразу после выхода книги в интервью меня спросили, почему я её написал. Тогда я соврал что-то умное. Сейчас скажу правду. Причин две. Первая: таким странным образом я хотел послать сигнал одному человеку, показать ей (человеку), что я вовсе не такой жлоб и моральный разложенец, как ей могло показаться после одной истории. И вторая: Палыч сказал, что, если я напишу эту книгу, он подарит мне чернильницу. Коллекция дешёвых немецких чернильниц стояла у него в кабинете, он вручал их тем своим друзьям, которые написали понравившиеся ему книги. Знаете, я в пубертатном периоде так не хотел секса с одноклассницей, как в зрелом возрасте хотел получить от Палыча эту чернильницу. Мне было всё равно, что скажет общественность, какие будут рецензии и так далее. В истории со своей книгой меня интересовало мнение нескольких близких людей, всё остальное было вторично.
С сигналом одному человеку ни хрена не получилось, но это уже не имело никакого значения. Палыч, прочитав текст ещё неопубликованной книжки, торжественно вручил мне красиво упакованную старую немецкую (а может, даже не немецкую, а старую советскую) чернильницу. Теперь, иногда, разговаривая с калининградскими авторами, я с ужасом чувствую в своих словах прорывающееся превосходство: у меня есть чернильница от Палыча, а у них нет. Ну и о какой литературе мне с ними разговаривать после этого?!
Наверное
Наверное, я должен был написать о чём-то другом, что-то про вклад Палыча в культуру страны, про то, что с его смертью ушла эпоха, что таких специалистов, как он, уже не будет. Кстати, про ушедшую эпоху я бы написал. Но не уверен, что Палыч, где бы он сейчас ни был, не найдёт возможности дать мне оттуда моральный подзатыльник за штампы и пафос, которые он в земной жизни ненавидел.
Специалисты, конечно, будут. Другие. Те, кто выбрал историю как профессию, читая книги и статьи Палыча. Или те, кто выбрал историю, читая статьи тех, кто сделал свой выбор, читая статьи Палыча. В этом отношении Палыч, не ставя перед собой такой цели, запустил процесс, который ещё долго будет влиять на культурную жизнь нашего региона.
А вот Палыча уже не будет. Всё-таки эпоха ушла….
