Китайцы целыми партиями скупают у России педагогов

Известный музыкант приезжал в Калининград на фестиваль искусств «Балтийские сезоны». На сцене драмтеатра он выступал с симфоническим оркестром Петербургской филармонии Шостаковича под руководством дирижера Юрия Темирканова. Мы встретились в перерыве между репетицией и концертом.

- Хорошо скрипачу или саксофонисту – приезжают на репетиции и концерты со своими инструментами. А у вас как?

- Мне повезло, я играл на разных великих инструментах, в том числе на рояле Рахманинова, рояле Горовица, рояле Грига. У меня есть собственный рояль, который передвигается за мной по Европе, есть другой, который в Азии, и еще один – в Америке. Но привезти инструмент в Калининград очень сложно из-за множества границ. Несмотря на то, что город находится в европейской части, все равно у нас здесь были трудности. Маэстро Юрий Темирканов не согласился играть в Кафедральном соборе на острове, так как там акустика очень гулкая, так же гулко звучит большой симфонический оркестр. Он предпочел играть в театре, а в театре рояля нету. И единственный инструмент высокого уровня - это рояль фирмы Steinway, который находится в соборе. Собор не хотел с ним расставаться даже на один концерт. Впрочем, все-таки удалось уговорить, договорились и рояль привезли из собора. Во-первых, он нужен был для закрытия фестиваля «Балтийские сезоны», во-вторых, концерт записывал телеканал «Культура» - его покажут через неделю.

- Какой срок жизни у инструмента?

- Если  говорить о рояле, в отличие от скрипок, со временем он не становится лучше. Но есть уникальные образцы. Рахманиновский американский Steinway 1929 года, специальный подарок Стейнвея Рахманинову – до сих пор в уникальном состоянии, я записывал на нем пластинки в его имении «Сенар», где он прожил 10 лет в 30-е годы. Звук у него неповторим, он до сих пор поет. Хотя современные инструменты, к сожалению, не такого класса, как довоенные Steinway. Современные должны служить 20-25 лет, но при разумном уходе, особой влажности и мастере-настройщике, который должен постоянно с ним работать, потому что инструмент это живое существо. А с настройщиками в нашей стране проблема.

- Вам доводилось играть на антикварных роялях?

- В Будапеште я играл на рояле Листа – это 1860 год и инструмент до сих пор поет. Это его инструмент, на котором он играл, занимался. Это раритет, произведение искусства! При этом ощущение такое, что это современный инструмент – такой звук потрясающий.

- Часто в квартирах у людей стоят старые пианино, они не нужны. И потом читаем объявления в газете: «Отдам даром с самовывозом».

- В советское время была очень хорошая традиция – практически в каждой семье стояло пианино и ребенок автоматически попадал в музыкальную школу. По моему убеждению, у ребенка, который окончил музыкальную школу, раскрывается другое полушарие и это точно не шло во вред. Ребенок уже по-другому мыслил. Сейчас этого нет, увы. Хотя, как ни крути, а самые выдающиеся таланты у нас из глубинок, из простых музыкальных школ. Имена не рождались в Москве и Петербурге. Поэтому, когда видишь такие объявления в газетах, становится грустно.

- Советские инструменты – они хорошие?

- Был очень приличный рояль «Эстония» и «Москва». Здесь стоит кабинетный рояль «Красный октябрь», ему лет 40 наверное, но он прилично звучит (в комнате, где мы разговариваем с Денисом стоит старый рояль со сломанными клавишами - Авт.). И это несмотря на то, что он так выглядит – на нем может быть, распивали спиртные напитки, плясали, спали, или, может, он горел (смеется). Но он звучит!

- А кто мировой лидер?

- Безусловно Steinway – американско-немецкая фирма, они есть в Гамбурге и Нью-Йорке. Yamaha - мои близкие друзья. Инструмент, на котором я играю в Азии, - именно Yamaha. На конкурсе Чайковского, когда я выиграл в 1998 году, я играл на рояле Yamaha. Японцы - уникальные фанаты своего дела, которые находятся постоянно в поиске звука. Последняя модель у них вышла просто роскошная. Вообще у них потрясающее звучание, когда тихий нюанс, когда играешь тихо. Знаменитый пианист Рихтер последние 20 лет жизни играл только на Yamaha. Сейчас японцы нашли абсолютно новый звук, чтобы заполнять огромные залы, чтобы звучало мощно, насыщенно, глубоко, «с мясом», как я говорю!

- А эксклюзивные модели они выпускают?

- Мой большой концертный рояль Yamaha, который стоит дома в Москве, специально был сконструирован для меня, для моих рук, для моей техники.

 

 

- Уже декабрь, можно подводить итоги. Каким для вас был 2013 год?

- Последние 12 лет у меня из года в год бешеный ритм. Это 200 концертов за 12 месяцев с постоянными перемещениями от Америки до Японии – мировой рекорд для пианистов. Я в таком драйве! Дома в Москве я был 20 дней, остальное - поездки. В этом году было огромное количество событий: записи, концерты, встречи... Самое главное -  это концерты, они вдохновляют и лечат, я заряжаюсь от публики силой и энергией. Сцена лечит, это великий допинг. Концерты расписаны до 2016 года. У меня добавилось два юношеских конкурса: в Астане и Киеве, которые я организовал и веду, помимо десяти фестивалей, которые у меня есть.

- Были знаковые выступления?

- Каждый концерт для меня как первый, как последний и как самый главный. Нет разницы: Карнеги-холл в Нью-Йорке, в котором я в этом году сыграл 4 раза, или серия концертов в Париже, или в родном Иркутске. Ответственность одинаковая. Будь то уникальный, фантастической красоты театр «Колон» в Буэнос-Айресе со знаменитым королевским нидерландским оркестром, или Линкольн-центр в Нью-Йорке, когда я записал пластинку с нью-йоркским филармоническим оркестром, будь то концерт с маленьким оркестром в России…

- Вы же очень много ездите по России.

- Да. 40 концертов минимум по России и каждый – огромное счастье. Это моя родная публика и общение с ней дорогого стоит. У нас долгоиграющие отношения. Это особый заряд энергии и он мощнее, чем в Вене или Париже.

- В русской провинции всегда находится сносный инструмент?

- Конечно, порой это раздолбаные корыта, на которых вообще запрещено играть. За последние 20 лет мы многое потеряли и в этом отношении. Инструменты просто выкидывали, на них никто не играл.

И я очень многое сегодня делаю для того, чтобы регионы покупали новые инструменты. За последние два года я убедил губернаторов купить около 30 новых роялей Steinway в разные города, большие и маленькие. Steinway это около 6 миллионов рублей, но при нормальном содержании он должен прослужить минимум 25 лет.

Буду разговаривать и с вашим губернатором о рояле, который не должен быть один в городе. Инструмент высокого класса нужен Калининграду, и я готов посодействовать в его покупке, договориться о скидке. Ну и вопрос номер один - это концертный зал. Играть негде. Театр не предназначен для концертов. Я со своим большим другом дирижером Валерием Гергиевым очень многое делаем для того, чтобы в России строились новые залы. В Иркутске я договорился с губернатором, чтобы приехал уникальный мастер-акустик Тойота – это не фирма, это его имя. Он – японец, который построил около 80 залов в мире. Он же построил концертный зал Мариинского театра. В Красноярске открылся новый зал, только  что я открывал новый зал в Новосибирске, в Омске американец построил замечательный зал, в Белгороде новый зал. Дело движется. Калининграду сам Бог велел.

 

- Нам уже можно начать мечтать, чтобы японец или американец построил концертный зал?

- Конечно, и я готов посодействовать. Все реально, была бы воля. Стоит это около миллиарда рублей, и у вас будет зал мирового класса с уникальной акустикой. Калининграду нужен зал на 1000 – 1200 человек, тем более, если у вас есть «Балтийские сезоны», фестиваль, который заявил во весь голос о себе, который знают очень хорошо. Зал может быть многофункциональным, не только для классической музыки. Главное – не пускать туда попсу.

 

- Творческий человек живет в постоянном поиске. Что сегодня ищите вы?

- В первую очередь это вопрос репертуара. У пианистов он безграничен. У меня репертуар большой и к счастью он постоянно расширяется. Большое достижение для меня в том, что я сыграл много новой музыки. Мы с Гергиевым записали четвертую симфонию Шимановского с лононским оркестром. Новый концерт Радиона Щедрина. Квинтеты Танеева. Квинтеты Бартока. Новая сольная программа французских композиторов…  Это что касается творчества.

Сегодня я серьезно переживаю о нашем образовании. Новые стандарты не всегда хорошо подходят к нашему музыкальному цеху. За это я бьюсь в советах, в которые вхожу. Мне не безразлично, что происходит в стране. Героями нашего времени я считаю преподавателей музыкальных школ, музейщиков и библиотекарей. Мы, конечно, гордимся недрами и запасами нефти, но наша культура, история и традиции не менее значимы.  Нашему фестивалю «Крещендо» с Давидом Смелянским (он же – генпродюссер фестиваля «Балтийские сезоны» - Авт.) уже десять лет, объездили больше 20 городов в России и других странах.
Фонд «Новые имена»  - моя вторая семья. Это команда, благодаря которой я оказался в Москве. Больше15 тысяч талантливых детей прошло через фонд «Новые имена». Все ребята моего поколения, которые играют в мире на сцене это выходцы из «Новых имен». Куда бы я ни приехал сейчас, обязательно устраиваю отборы в фонд. В каждом регионе есть самородки-исполнители.

- А ведь есть же наши современники-композиторы?

- Есть. Но гениальных нету, это раз. Второе – если и есть очень и очень талантливые, у них нет возможности для высказывания, их никто не играет. Потому что организаторам важно продать концерт, а на неизвестное произведение никто не пойдет. Вот вам и замкнутый круг. Для открытия новой музыки служат фестивали. Наш первый фестиваль «Крещендо» открывался произведением молодого композитора Дмитрия Курляндского.

Так что, к счастью, композиторы есть, но больших потрясений нет и это не только в России, это во всем мире! Кто-то говорил, что на Шостаковиче закончилась великая гениальная линия, которая началась с Баха. Но мы верить в это не хотим.
У нас есть замечательная Лера Ауэрбах – композитор, которая живет на Западе, хотя родом из Ростова. Ее играют в Америке и Европе, а в России ее никто не знает вообще. Представьте, я играю в Вашингтоне. Перед концертом Рахманинова американский национальный оркестр играет произведение Ауэрбах. Она сейчас лучшая, одна из самых играемых современных русских композиторов в мире.

Так что закончилось у нас все не на Шостаковиче, а на ныне живущем Родионе Константиновиче Щедрине, два концерта которого я сыграл. Он выдающийся, до сих пор в свои 81 в форме, он написал для Мариинского театра сенсационную оперу «Левша» по Лескову. Это событие мирового масштаба как «Огненный ангел» Прокофьева.

- Кто из русских композиторов прошлого самый современно звучащий?

- С огромным отрывом - Мусоргский, который писал в середине 19 века. Взять хотя бы его «Картинки с выставки» - более современного произведения нет вообще. Так предвосхитить тогда мог только гений. Человек, как будто на машине времени слетал – переместился и гармонически и мелодически, это особенная музыка по энергетике, не похожая на ту, что писали тогда в веке 19-м.

Не должны мы забывать и о русском периоде конца 19 века. Например, композитор Николай Карлович Метнер. Где вы его найдете на афише? Проблема в том, что эта музыка не играемая абсолютно. Где Хачатурян, где Мясковский? У Николая Мясковского 27 симфоний, ни одну я не вижу на афише. Все играют 4, 5, 6 симфонию Чайковского. Он наравне с Рахманиновым остается самым играемым композитором в мире. Потом Шостакович, Прокофьев, Мусоргский, Стравинский.

- Есть композиторы, с которыми у вас очень непростые отношения?

- Шопен, сразу говорю. Я очень мало играю Шопена, не играю его фортепианные концерты. Тут все зависит от внутренних химических отношений с музыкой. Проблема не в том, что это не гениальная музыка, а в том, что я пока не нашел с ней контакта. Я могу хоть завтра сыграть все эти произведения, но ключика я пока не нашел. Для меня это чересчур сладкая музыка. Надо точно распределить чувство формы в ней, подход в каждой фразе.

Зато за этот год главное достижение – я начал играть два концерта Брамса. Это глыбы фортепиано-симфонического искусства! Сейчас у меня бурные любовные отношения с этой музыкой, ее я играю везде и каждый раз нахожу столько нового! И каждый раз новая интерпретация, я всегда импровизирую на сцене. Гениальная музыка потому и гениальна, что она будет звучать через 200, 300 и 500 лет, в отличие от ширпотреба, который нам последние 20 лет подавался со всех телеканалов.

- В каких странах мира сейчас вспышка интереса к классической музыке?

- Венесуэла и Китай, это страны, в которых классическая музыка возведена в ранг политической стратегии. Уго Чавес за последние 20 лет всю шпану, сирот и всех наркоманов посадил в симфонические оркестры. В Венесуэле до сотни детских симфонических оркестров и там появляются уникальные музыканты.

В Китае около 80 миллионов пианистов. Ежегодно правительство Китая вкладывает до 8 миллионов долларов в каждого талантливого музыканта. Каждый год они делают звезд, это поток, индустрия. Это имиджевый момент, когда китайцы играют на фортепиано во всем мире и входят в элиту фортепианного искусства.

Китайцы перекупают у нас наших педагогов. Они скупают их партиями. Вся Сибирь и весь Дальний Восток преподает в Китае. Получают там 2-3 тысячи долларов в месяц вместо наших 5 тысяч рублей. Вот и все! Но я оптимист. Езжу по стране – все залы переполнены, люди изголодались. В Австрии, Германии и Швейцарии я в зале вижу седые головы, а в России огромное количество молодежи, что говорит о многом.

- Есть вещи, которые могут испортить классического музыканта?

- Испортить может окружение и в первую очередь педагоги и родители. К каждому талантливому человеку должен быть свой подход. На первом плане родительский и педагогический талант. Кому-то надо заниматься шесть часов, а кому-то и двух достаточно. Кому-то нужно больше слушать музыку, ходить в театр, смотреть кино, заниматься спортом, изучать другие науки, которые идут в багаж. Я всегда говорю – не загоняйте детей в рамки «Заниматься по 10 часов в день». Это неправильно. Ребенок должен быть ребенком, талант должен развиваться постепенно. Много примеров, когда вундеркинды, достигнув 16-летнего возраста, исчезают с горизонта и теряют интерес к музыке. Потому что занятия на инструменте у них связано с порабощением и пыткой. Это убивает страсть.

Мне в этом плане повезло, у меня гениальные родители. 95 процентов моего успеха, а может и все 100 - это их заслуга. Они были первыми людьми в городе, которые занимались музыкой и театром. Но они все бросили и в 1991 году уехали со мной, когда я начал учиться в Центральной музыкальной школе. Мы жили в однокомнатной квартире, рядом был лифт, с другой стороны - пьяный сосед. Он приходил ко мне, я играл ему музыку из кинофильма «На семи ветрах», он засыпал, и я мог заниматься ночью. В эти годы я выучил все произведения, которые играл потом на конкурсе Чайковского. Так вот, родители мои верили в меня, поняли, что в какой-то момент нужно уезжать из родного Иркутска. Хотя был 1991 год и полная неизведанность того, что будет завтра.