Германизация Калининграда невозможна в принципе. Но какие-то её признаки есть, и это мне не нравится

Недавно назначенный директором ГТРК "Калининград" ведущий "Вестей" Николай Долгачёв вскоре после возвращения в родной город неожиданно стал одним из самых скандальных ньюсмейкеров и возмутителем спокойствия в соцсетях. Поводом для ожесточённых словесных баталий стали сюжеты, вышедшие на калининградских и федеральных "Вестях" и объединённые общей темой "германизации Калининграда". Коллеги обвинили Долгачёва в предвзятости. Мнения, высказанные в Фейсбуке, стали поводом для публикаций и диспутов. 

 

Широкую публику эти медиаскандалы трогают мало: для них Николай Долгачёв  по-прежнему один из самых популярных российских тележурналистов, военкор "Вестей", автор первых репортажей из только что присоединившегося Крыма.

 

Мы давно знакомы и, конечно, на ты. Встретившись на днях, поговорили о жизни, планах.  И конечно, о той самой "ползучей германизации", которую окрестили "новой калининградской пропагандой". 

 

— Николай, как тебя принял коллектив, как приняли зрители, журналистское  сообщество?

 

— У меня субъективное мнение, никаких соцопросов не проводил (смеётся). Гулял по Калининграду — приятно, когда тебя узнают в твоём родном городе, улыбаются, радуются, что вернулся.

 

Коллектив встретил очень хорошо, людям хочется перемен, движения вперёд, которое уже произошло во многих регионах.

 

А в соцсетях очень разная реакция. Я думаю, это связано с событиями последних двух лет. Скажем так: это люди, с которыми мы на разных позициях стояли всё это время по поводу Крыма, Донбасса. Это хвост тех политических изменений, в результате которых мы находимся по разные стороны фейсбучных баррикад, построенных ещё в 2014 году.

— А сейчас ты говоришь о германизации Калининграда — зачем? 

 

— "Германизация" — это просто термин. Если мы в Варшаве, которая какое-то время была в составе Российской империи, начнём улицы переименовывать на русский лад и вешать таблички на русском языке, поляки это назовут русификацией.

 

Наш сюжет выложен на сайте ГТРК под названием "Происходит ли германизация Калининграда?". Со знаком вопроса. Потом был материал, который я делал, о калининградской идентичности, и там один раз прозвучало это слово, хотя речь шла об идентичности вообще, а не только связанной с Германией. 

 

Германизация как таковая в Калининградской области невозможна вообще. Но отдельные её признаки, элементы, надо смотреть на вещи прямо, они есть.

 

— Но, может, это просто попытки людей сделать историю ближе? Эта история привлекает и местных жителей, и туристов. Когда ветеран в вашем сюжете говорит, что это фашистский город, нам это кажется странным, но он пожилой человек, и он так видит мир.

 

— И мы должны увидеть мир глазами всех наших зрителей.

 

Если говорить о ситуации с табличками на немецком языке, то мне ближе  позиция ветерана. На улице Марины Расковой снять табличку с её именем и повесить с надписью несуществующей "Адальберштрассе" на немецком языке — как это ещё можно назвать? Не нравится германизация — давайте придумаем другой, более подходящий термин. Но это некое явление, которое, понятно, будет не нравиться ветеранам, и мне не нравится как жителю Калининграда, как россиянину.

 

Если мы хорошо к истории относимся, давайте сделаем по-честному. Например, у Краснодара есть дореволюционная история. На улице Красноармейской висят таблички с прежним её названием — Бурсаковская. Можно так сделать и у нас. Но сносить имя Героя Советского Союза и заменять его немецким — это некрасиво как минимум.

 

При этом группа товарищей в соцсетях стала придумывать за ГТРК, за меня какие-то тезисы, какую-то псевдоборьбу против германизаторов, как будто мы боремся против брусчатки или старых зданий.  

 

— Здесь, мне кажется, более простое объяснение: ты представитель государственных консервативных СМИ, к деятельности которых есть, скажем так, определённый скепсис со стороны либеральной части общества.

 

— Никакой игры с фактами у нас не было. Не хотим называть это германизацией, согласен, давайте другой термин использовать. Или вот вчера мне писали: ребята, зря вы назвали свастику свастикой, надо было назвать крестом с загнутыми концами.

 

— Кстати, по поводу свастики на афише у латвийского диппредставительства, о которой вы снимали сюжет. Реально ветераны обратились по этому поводу? 

 

— Да, позвонили из совета ветеранов: Николай Валерьевич, у нас такая история, можно ли об этом рассказать? Я говорю: конечно, можно. И отправил к ним даже не корреспондента, а исполнительного продюсера, он  записал комментарии ветерана.

 

— Но ведь это только одно мнение, а почему не было другого?

 

— Есть такой жанр, у вас на сайте он называется заметкой, когда вы сообщаете сам факт, одним комментарием. Здесь факт достаточно очевиден: есть картинка, есть человек, которому это не нравится. Вторая сторона не аксиома для всех абсолютно жанров журналистики.

 

— А была какая сверхзадача? Немножко потроллить общество?

 

— Нет, конечно. Это для местной медиасферы некоторые темы кажутся немножко неожиданными. Свастика у канцелярии Латвийского консульства, может быть, раньше и не привлекла внимания, но сегодняшнее международное положение обязывает реагировать. Люди, которые живут в мире заговоров, видимо, видят некую нашу сверхзадачу. Нет, наша сверхзадача как СМИ — предоставлять максимально полную картину событий. И в этой картине есть и сельскохозяйственная тематика, и поездка губернатора в Гвардейск, и спасение кошки с дерева, и ДТП, и международные отношения, и свастика у канцелярии.

О СМИ и соцсетях

— По поводу диспута в соцсетях. На мой взгляд, журналистская тусовка показала себя не с лучшей стороны. Начался переход на личности, оскорбления, всё это очень некрасиво выглядело со стороны. 

 

— Если вы пишете в соцсетях для неограниченного круга читателей, то вы  уже публичный человек. Это всё равно что выступать с рупором на площади при большом скоплении народа. И люди, которые используют  ненормативную лексику, сидя с телефоном или у монитора в семейных труселях, напрасно думают, что аккаунт в соцсетях — это их личное пространство. С юридической точки зрения угроза, клевета и призывы к экстремистской деятельности оцениваются одинаково, откуда бы они ни звучали.

 

Могу сказать, что никто из сотрудников ГТРК не позволял себе агрессивно высказаться в адрес оппонентов.

 

— А ты как-то контролируешь это? Обращаешь внимание на лайки, которые ставят твои сотрудники?

 

— Нет, я лайки вообще не контролирую. Но если сотрудник напишет что-то нелицеприятное в отношении каких-то организаций или людей и это может повредить репутации нашей компании, конечно, я об этом ему скажу. Пока такого не было.

 

У нас работает больше сотни человек, у всех разные политические пристрастия, но по этому поводу не происходит никаких ссор и споров.

 

— Ты состоишь в Союзе журналистов?

 

— Нет, никогда не был.

 

— Как ты думаешь, полезно иметь в рамках профессионального союза комиссию по этике, которая разбирала бы спорные случаи, публикации в СМИ?

 

— Я уверен, что корпорации должны между собой договариваться о правилах поведения. Эти правила существуют с точки зрения юридической. Но из-за каждого поста в соцсетях в суд подавать? Безумие!

— За 10 лет, как ты покинул родные края, твои взгляды, убеждения, привычки кардинально менялись?

 

— Я повзрослел, постарел, отпустил бороду (смеется). Мне стала нравиться борода, кстати. Поправился немного, но, с другой стороны, стал более здоровый образ жизни вести. Объём работы постоянно растёт, и я со временем понял, что, если не поддерживать себя спортивными  мероприятиями, быстро развалишься.

 

— А твои политические пристрастия? Сменились ли кумиры?

 

— У меня никогда не было кумиров. В 14 лет я крестился, для меня это был такой социально-политический, культурный выбор. По собственной воле, меня подвиг своими разговорами товарищ — сейчас он настоятель Кафедрального собора на площади Победы, отец Вадим.

 

— Как вообще случается, что 14-летний ребёнок приходит в церковь и говорит: я хочу креститься? Мне приятель рассказывал о своём опыте, ему на вопрос, что нужно для этого, батюшка ответил: 25 рублей и полотенце.

 

— У меня всё было по-другому. Мы сидели и беседовали о политике, о стране, о христианстве, о язычестве, о боге. А потом я сказал: хочу креститься. Вадим привёл меня в церковь, дал мне крестик и маленькую иконку — всё.

 

— Соблюдаешь православные обычаи? Постишься?

 

— Нет, абсолютно не пощусь, если честно. На службы, каюсь, тоже далеко не каждое воскресенье хожу. Образ жизни у меня вполне светский. Хотя крестился я сознательно, в этом смысле мой переходный возраст закончился, я стал читать книги, готовиться к поступлению в университет. Перестал гульбванить и ходить в соседние районы подраться или за девчонками.

 

А с точки зрения политики я всегда стоял на консервативной стороне. Когда разваливался Советский Союз, мне было 11 лет, я очень переживал, потому что переживали бабушка и родители. Это была крупнейшая катастрофа, геополитическая и человеческая. И поэтому все центробежные тенденции, наверное, у меня ассоциируются с негативом.

— Калининградцы знают тебя как военного корреспондента. Как у человека, побывавшего на войне, много у тебя осталось друзей, знакомых в Донбассе?

 

— Да, постоянно общаемся, каждый день.

 

— Можно ли остаться человеком на войне?  

 

— Война рождает героев. Это не я сказал, но это так.

 

— Но и негодяев она так же успешно рождает.

 

— Да, крайне экстремальные ситуации выявляют в человеке какие-то глубинные вещи. И заставляют делать выбор. У нас в Калининграде жил писатель Сергей Снегов, он написал рассказ "Дороги, которые нас выбирают". Там тоже описывается война, где во многом всё зависит от случая, пойдёшь ты направо, налево или прямо.

 

Каждый человек, который живёт у линии фронта в Донбассе, — это история. Для того чтобы остаться, нужно было сделать тяжёлый выбор. Люди, которые пошли воевать, — это тоже серьёзный выбор. Там есть и те, кто отдавал последнюю рубаху, и мародёры тоже. И каждый человек — это отдельная история, уникальная иногда настолько, что кажется невозможной в принципе.

 

— Ты писал в Фейсбуке о женщине Наталье Пилипейко, которой собирали на протез, как она?

 

— Так и живёт. Наташа Пилипейко, кстати, создала аккаунт в Фейсбуке, поверила в социальные сети. Мы собрали ей на протез деньги через соцсети. Она живёт в пятиэтажном доме, в котором несколько квартир сгорели, когда туда попали снаряды. Сейчас это ближайший к аэропорту в Донецке дом.

 

— А ей уезжать некуда? Или не хочет?

 

— И не хочет, и некуда. Дочка поступила в училище там же, в Донецке, вторая тоже там же. При каждом обострении ситуации в район, где они живут, прилетают украинские снаряды.

 

— Страх там притупляется? Появляется больше куража?

 

— У всех по-разному. Есть люди, которые со страхом совладать не могут. Работают там всегда журналисты-добровольцы. Бывало, люди приезжали добровольно, сталкивались со сложной ситуацией: мина взорвалась, человека убило на глазах — разворачивались и уезжали.

 

Я работал там больше четырёх месяцев, пропустил только бои за Иловайск и крушение самолёта. Все остальные ключевые моменты войны наблюдал своими глазами.

 

— Там есть журналистское братство?

 

— Конечно, там друг другу помогали, чем могли: водой, электричеством.

 

— Несмотря на то, что это конкуренты.

 

— И не только российские журналисты.

 

Мы были на одном из обменов пленных под Константиновкой. Приехала колонна в нейтральную зону, точнее, к украинскому блокпосту: журналисты, представители ОБСЕ, ДНР, автобус с пленными, с той стороны такая же  история. Пленных обменяли, разъехались. Мы в колонне шли последними, пробили колесо, никто это не заметил. Вечерело, поля вокруг. Мы стоим на нейтральной полосе с пробитым колесом. Запаска тоже не годится. Началась перестрелка, не в нас стреляют, но уже в 100 метрах ведутся бои. И тут проезжает микроавтобус "Нью-Йорк Таймс". Они на украинской стороне снимали и направлялись в ДНР. Остановились, прикрыли нас, и мы вместе меняли колесо. Они по-русски не говорили, я по-английски тоже знаю две-три фразы, мы почти друг друга не понимали, но они стояли и подсвечивали нам телефонами.

— Ты состоишь в общественном совете по строительству Крымского моста. Когда мы по нему поедем?

 

— Мост будет готов к 2018 году, и, скорее всего, не в летний сезон, а чуть позже. Это стройка огромного масштаба. Нужны развязки со стороны Крыма, Кубани и выход на М4.

 

— Часто там бываешь?

 

— Да. Через несколько дней планируется встреча общественного совета, но я и без этого в Крыму бываю хотя бы раз в месяц.

 

Я очень полюбил Крым. Севастополь после Калининграда мой любимый. По Крыму мы намотали несколько кругов весной 2014-го с первого дня, с первой драки до референдума и дальше.

 

— А до этого как часто бывал там?

 

— Да, я с 2008-го ездил в Крым в год несколько раз. Спустя восемь лет  прилетел туда из Киева и попал в руки к местным русским, которые попытались организовать досмотр, я мог лишиться камеры. Это были не казаки и не ополченцы, а просто группа возмущённых граждан. Они приняли нас за журналистов, поддерживавших на Майдане избиение и убийство беркутовцев, которых в Крыму хоронили с почестями. Я вышел из киевского  самолёта, весь такой красивый, меня обыскали, документов при мне не оказалось: удостоверение своё я забыл в киевской гостинице. И всё, здрасьте, приехали. Не знаю, что бы произошло, если бы в этот момент я не увидел человека, с которым мы были знакомы уже несколько лет. Он объяснил, что нет, это свой.

 

И я попал на первый митинг 26 февраля, когда группа крымских татар штурмовала Верховную раду Республики Крым и началась, по сути, эта крымская история. Там же, в этой каше человеческой, я познакомился с Аксёновым. Это были 15-секундные интервью, которые я записал с людьми, которым сейчас запрещён въезд в Российскую Федерацию, которые блокируют Крым со стороны Украины, и с теми людьми, кто сейчас руководят республикой. Аксёнов с Чубаровым вместе выходили успокаивать людей, Чубаров сейчас депутат Верховной Рады Украины и спонсирует блокаду Крыма, а Аксёнов — премьер-министр республики.

 

— Не скучаешь по своей журналистской работе?

 

— А здесь не скучно. В Калининграде бурлит информационное пространство, оно очень интересное, живое, хотя, конечно, очень странное. Не хотелось бы обидеть калининградцев, но медиасфера очень провинциальная, местечковая. Но, думаю, потенциал огромный и можно вырулить на другой уровень постепенно. Уверен, что раз в месяц я буду делать репортаж, чтобы не терять сноровку. 

— Что ты думаешь про восстановление Королевского замка? Я вот скептически отношусь к этой идее.

 

— А я категорически против. Но если и восстанавливать, то с использованием тех же материалов и технологий, которые применялись при его возведении. Но представляешь, в какую сумму может обойтись строительство здания с кирпичными стенами восьмиметровой толщины? Это в современных экономических условиях невозможно. А если за этим кроется возникновение очередного торгового центра под брендом Королевского замка, это опять же обман, игра на чувствах тех людей, которые любят старинное, средневековые "прибамбасики". Если его построят, нам будет стыдно, когда приедут гости, предположим, из Германии, и мы скажем: смотрите, это восстановленный Королевский замок. А они скажут: да вы что, ребята, это же торговый центр.

 

На самом деле никогда не было здания, которое бы называлось Королевский замок. Это придумали советские экскурсоводы, чтобы не будоражить общественность. Замок всегда назывался Кёнигсберг. Но если у нас в центре города появится замок Кёнигсберг, будут баттлы? Да, обязательно. Люди с прозападными идеями и люди с патриотическими взглядами, встречаясь во дворике замка, как друг с другом будут разговаривать? Нужна ли нам в центре города такая болезненная точка? Я думаю, нет.

 

— Тогда, может, Бальгу восстановить, как предлагают некоторые архитекторы?

 

— Я считаю, что там, где сохранились стены, надо восстанавливать. Если проехать по посёлкам, видны крутейшие амбары из огромных камней,  кирхи, их жалко, их надо восстанавливать. Или ту же Кройцаптеку.

 

Мы не можем уже столько лет восстановить одно небольшое здание, а замахиваемся на крупнейшее строение в центре города. И кстати, есть ещё Дом Советов — огромное готовое здание, которое нуждается только в ремонте и коммуникациях, если вы хотите ещё один торговый центр.