О нем говорят разное. Для одних Булгаков – фантазер и мистификатор. Другие считают его знатоком фактов появления темных сил в реальном мире. Но как бы то ни было, нити романа "Мастер и Маргарита" тянутся в то напряженное лето, когда писатель мучительно ждал разрешения властей на выезд за границу, чтобы наконец-то увидеть Кёнигсберг и Париж…
Потусторонние созвучия
В начале 30-х годов в советских газетах затевали травлю: "Сокрушим булгаковщину на культурном фронте!" Михаил Афанасьевич говорил о том времени: "Это ужас и черный гроб". В 1925 году покончил с собой Сергей Есенин, в 1926-м – Андрей Соболь, в 1930-м – Владимир Маяковский. Безработный и гонимый Булгаков пишет "в стол" ("кладбище моих пьес"). Агентура НКВД следила за каждым его шагом.
Летом 1932 года писатель отдыхал в подмосковном поселке Удельная, на даче Обуховых-Кельчевских. Здесь гостили многие выдающиеся деятели русской культуры. Щегольски одетый, синеглазый, с лицом подвижным и нервным, как у артиста, Булгаков появился вдвоем с экзальтированной дамой – «жадно и много курящей писательницей Натальей Алексеевной Венкстерн». Он приехал на дачу, чтобы в тишине и покое продолжить главный труд своей жизни – роман "Мастер и Маргарита", который создавал в общей сложности более десяти лет.
Гости с нетерпением ждали вечера и, собравшись за чаем, слушали, как Михаил Афанасьевич читает свежие фрагменты романа. "Я мистический писатель", – говорит он о себе. И действительно, тем летом с ним происходили необъяснимые вещи, будто вмешивалась некая сила, – оправдывались предчувствия, мучили депрессии, страх пространства и смерти. Но спасали прозрения.
Булгаков искал ключ к характерам и, вживаясь в тему, переносился в средневековую Германию, мысленно надевал старинный кафтан, зажигал восковые свечи и брал в руки гусиное перо. Призрак старого Кёнигсберга возникал перед ним в лице Гофмана, в ряде параллелей с его повестью "Золотой горшок" и котом Мурром, прообразом кота Бегемота. Рассказ мессира Воланда о его беседе за завтраком с профессором Кантом – плод магического реализма Булгакова – выглядит весьма убедительно. Воланд, уходя, вероятно обронил по дороге одну из своих именных печатей. Во всяком случае, сейчас такая печать хранится в Калининграде – с символом дьявола и надписью "Люцифер".
Удивительно, что даже маленький эпизод романа, в котором поэт Иван Безродный жаждет упрятать немецкого философа на Соловки, тоже обернулся неожиданной параллелью. В середине 30-х годов репрессировали пра-пра-внучатого племянника Иммануила Канта, единственного прямого потомка его брата. Он имел несчастье быть одним из руководителей "Уралмаша" и был раздавлен колесом истории.
Отдушина и земные реалии
А меж тем на даче в Удельной разливались ароматы лета, все кругом было звонко, весело. И в этом уюте Михаил Афанасьевич оттаивал душой. Он жил в отдельном сарайчике, оборудованном под жилье и параллельно с "Мастером и Маргаритой" работал над романом "Жизнь господина де Мольера" для серии ЖЗЛ. Это была вечная тема: "художник и власть". Булгакова, известного писателя, угнетало унизительное покровительство тирана, а его письмо к Сталину с просьбой о поездке за границу оставалось без ответа. "Ваше величество! – взывал Мольер к Людовику XIV. – Я, быть может, вам мало льстил? Я, быть может, мало ползал? Что я должен сделать, чтобы доказать, что я червь?" Строки нового романа ложились на бумагу при свете керосиновой лампы.
Гости вели дачную жизнь. Книги, гарднеровский фарфор, пяльцы, ленивый кот… Наталья Венкстерн в клубах папиросного дыма погружалась в атмосферу счастливой праздности и ощущения временности бытия. Она являлась кузиной знаменитой актрисы МХАТа Софьи Гиацинтовой, написавшей о ней воспоминания. Еще в ранней юности Наташа с Соней могли ночь напролет сидеть на крыше дома в поместье, подстерегая солнечный восход. И увидев его, ликовали: "Будем как солнце!" Оканчивая гимназию, барышни рвались на свободу – "Все дозволено – и шабаш" из "Братьев Карамазовых" бурно ими переживалось как состояние "бешеного огурца".
Венкстерн мечтала о сцене, но стать актрисой не случилось. И как-то не сложилась женская судьба. В ней бушевали неукротимые страсти, она бунтовала против покорности кому и чему бы то ни было. С Булгаковым ее соединяла творческая дружба, "самая счастливая из всех человеческих связей".
Донжуанский список Михаила Афанасьевича не был столь обширным, как список Пушкина. В общепринятом смысле донжуаном он, наверное, не являлся, несмотря на то, что прототипом его Маргариты числили себя несколько женщин. Это, прежде всего, три его жены: преданная киевлянка Татьяна Лаппа, светская львица Любовь Белозерская и царственная Елена Шиловская, считавшая себя единственной музой писателя.
Но всплывают и другие женские лица. Искательница приключений Маргарита Смирнова, жительница московского полуподвальчика Мария Нестеренко… И Наталья Венкстерн могла бы счесть себя прототипом Маргариты. Она тоже была "ведьмой" – ей хотелось расширить возможности краткого пребывания человека на Земле и стать для Булгакова музой.
"Это ты ли, Маргарита?"
Михаил Афанасьевич, встретив свою будущую и последнюю жену Елену Сергеевну Шиловскую, сказал ей замечательные слова: "Против меня был целый мир – и я один. Теперь мы вдвоем, и мне ничего не страшно". В этой женщине было лукавство и озорство, очарование и богемность. Молодая, всегда молодая! Умнейшая, и такая свободная, роскошная. Их связала любовь, которая поразила сразу обоих, как поражает финский нож. Говорят, первая жена – от Бога, вторая – от людей, а третья – от дьявола…
Несмотря на жизненные перипетии, было нечто, оставшееся в Булгакове неизменным, – жажда романтики. Брак с Белозерской себя изжил, а отношения с Шиловской были разорваны по настоянию ее мужа. Писатель искал вдохновения и, вероятно, черпал его сполна тем памятным удельнинским летом. Рядом была Наталья Венкстерн. Она писала водевили, сказки и занималась переводами – для Художественного театра перевела "Синюю птицу" Метерлинка. Но главным ее увлечением являлся Диккенс. Ее богато одаренной натуре была присуща тяга к мистике, ощущение присутствия чего-то потустороннего, инфернального. Наталья Алексеевна вдохновляла Булгакова – его работа над "Мастером и Маргаритой" в Удельной шла легко и быстро.
Позднее, уже будучи женатым на Елене Шиловской, он играл во МХАТе роль Судьи в пьесе Венкстерн "Записки Пиквикского клуба". И по-детски хохотал и восторгался, редактируя "под себя" эту пьесу по Диккенсу – молодую, свежую, любимую публикой. "Пиквик" шел на сцене около двадцати лет.
Михаил Афанасьевич по приглашению Натальи Алексеевны не раз отдыхал у нее на даче, в волжском городе Зубцове. Но еще были телеграммы: понятные и лаконичные – от него, и "зашифрованные" – от нее. В Госархиве ждет своего часа эпистолярное наследие Венкстерн и Булгакова – переписка непокорной с независимым.
Вдова писателя Елена Сергеевна жила у Никитских Ворот, в ее квартире сохранился интерьер их прежнего жилья с Булгаковым. На полке стояла посмертная маска ее любимого мужа, а в шкафу лежали папки с длинными тесемками – рукопись "Мастера и Маргариты".
Много лет спустя с этим романом случилась еще одна необъяснимая история. Его первая экранизация режиссером Юрием Кара так и не вышла в прокат – затерялась лента, заболела и ушла из кино исполнительница роли Маргариты Анастасия Вертинская, скоропостижно умер "хранитель" фильма. Вторая экранизация была не менее драматичной. По закону оккультизма, во всех перевоплощениях душа несет ответственность и за поступки человека, в котором она пребывала, и за его произведения тоже…
Говорят, что Кёнигсберг, неохотно открывающий свои тайны, имеет перспективу стать Меккой для поклонников творчества Булгакова. Но невыездному писателю так и не удалось побывать в нашем городе – принципы морального совершенства, которым учил человечество "беспокойный старик Иммануил", являлись главной мишенью сталинщины и остались за "железным занавесом".