Она называется "Химеры" и состоит из романа с детективным сюжетом и двух "чисто литературных" повестей. Очень "местная" книга. Те, кому достались первые сигнальные экземпляры, уже начали делиться на восторженных почитателей и откровенных врагов, объявивших "Химеры" гимном "прусского сепаратизма". То ли ещё будет…
Однако мы не станем здесь ни рецензировать ее, ни принимать ту или иную сторону. Сегодня или, во всяком случае, завтра книга поступит в продажу, и вы сможете составить собственное впечатление о химерах, преследующих Вадима Храппу.
Нынче он превратился в виртуальную личность – уже много лет живет в маленькой деревушке у моря, наезжает в Калининград лишь по крайней необходимости, чуть ли не тайно, а общаться предпочитает только с близкими людьми и посредством электронных средств. К слову сказать, в московском издательстве, выпустившем недавно его книгу "Саги и сказки Пруссии", даже не представляют, как их автор выглядит – не видели ни разу.
Даже я ловила старинного своего друга Храппу по скайпу. Спросила в лоб:
- Ты сидишь там в своей глуши и пишешь прусские саги. Неужели ты думаешь, что все это кому-то нужно?
- Не думаю – знаю: никому не нужно. Но надежды юношей питают - а вдруг? Ну, хоть кому-то? Я тридцать лет учился писать. Казалось бы, уже немного умею. И вдруг понял, что никому сегодня в этой стране, на этом моем русском языке, не только мои литературные терзания, но и попытки как-то двинуть словесность куда-то вперед - никому это не надо. Тупик, казалось бы. Но есть щель, надежда - эта маленькая русскоязычная территория в Европе, где я живу.
Я думаю, читать будут все равно. Это физиология: чтение удобно для восприятия мозгами. Я пишу: "маленький плешивый человечек", и каждый представляет себе разных человечков. Один видит его ножкой от подосиновика без шляпки, другой – яйцом. В кино эти импровизации невозможны. Там входит в кадр артист Калягин и все понимают, что это – артист Калягин притворяется Чичиковым, но все-таки не сам Чичиков. Не тот человек, которого мы себе представляли, читая "Мертвые души".
Книги, наверное, изменятся. Будут этакие пластмассовые хреновины, которые уже и есть… Но! Нюхали ли вы когда-нибудь свежевыпущенную книжку? Она пахнет каким-то умным, интеллектуальным хлебом. Ах, как я любил этот запах в детстве! Любил вскрывать пальцем еще не тронутые, девственно склеенные страницы. Эти удовольствия останутся, возможно, для избранных. Тогда бумажная книга станет чем-то раритетно-эксклюзивно... и прочая, и прочая. Но, думаю, где-то будут библиотеки.
Кстати, у аудиокниг нет будущего, поверь человеку, очень хорошо знающему этот формат. Я с этим работал на радио, работаю (у меня вышло несколько дисков со сказками) и еще надеюсь поработать. Но, увы! эта игрушка - аудиодиск с текстом скоро умрет.
- "Химеры" начались с того сюжета, с которого начинается и книга – "Аллея королевы Луизы, 32". Тебе их, кажется, заказали, но потом что-то сорвалось. Неужели ты пишешь на заказ?
- Да, и очень люблю заказы. Правда, делаю их в том случае, если они неожиданны и интересны. Ну, какой, казалось бы, из меня детский сказочник? Я плохо переношу детей. Не люблю я их. Когда попросили написать детские сказки в определенном объеме, я обрадовался - таких вещей я еще не вытворял. Написал в точном размере... Правда, потом мне сказали: "Ну, неплохо... Но наши российские дети это не поймут"... Заказчиком было московское издательство. Их напугал не сам текст, не мораль сказки, а антураж - нечто очень "нерусское" - некий Старый Город с ратушей, флюгерами, сиренами в фонтане и пр. Но я пишу только о том, что знаю.
- Какие глупости! Наши дети воспитывались на Андерсене, Гриммах, Нильсе. И не очень жаловали аленушек и иванушек… И все-таки твоя новая книга конъюнктурная в некотором смысле? Есть ведь спрос на мистику, на местный колорит, на детектив. Что там из глубин твоей души?
- О! Ну, наконец! Я ждал этого вопроса. Книга "Химеры" - трилогия. Первая - "Аллея королевы Луизы, 32" - откровенная попса, но она тем и хороша! Попсовая схема, клюквенная кровища из рукавов, красивые мальчики, умеющие стрелять "по-македонски", оборотни-кровопийцы. Да! Я писал ее для России. По их заказу и их правилам игры. Но от этого заказа там отказались. И оборотни у меня какие-то прусские, и мальчики - бывшие морские пехотинцы не из Люберец... И, опять же, декорации... Какие-то дюны... "Разве может человек в один день побывать в Литве и в Польше? – спрашивали москвичи. - Ах, да! У вас там может. Но наш российский читатель этого не поймет". Самое обидное для меня, при всем моем сепаратизме, что российский читатель-то много умнее издателя! Он все бы понял! Но... Увы! Но вернемся к попсе. Прелюдии Баха все писаны на заказ, но как хороши! А "Битлз"? Есть один способ, что б тебя услышал "народ" - написать заказную попсу. Но при этом нужно остаться самим собой.
Кстати, о "Химерах", вторая и третья вещи этой книги - откровенно шизофренические. Тут я не изменил самому себе - нагло ввернул то, что мне самому хотелось.
- А, кстати, почему это ты не любишь детей? Мне кажется, ты врешь.
- …Я аж пошел покурить. …Конечно, дети - воплощенные ангелы. Крошечные, беззащитные, беспомощные, трогательные... Тут я бы и прослезился. Но они же лезут, ковыряют, ломают. Своего я бы шуганул, и он дальше оставался бы ангелом, но чужого не могу! Ненавижу детей.
- А что любишь?
- Шоколад. Женщин. Удобные ботинки. Люблю выпить и поболтать с приятным мне человеком. Люблю, когда я никому ничего не должен и не обязан - состояние независимости. Люблю творог со сметаной и сахаром.
- А каких женщин (с остальным все более-менее понятно)?
- Тут есть некая сложность. Вообще-то я всеяден. Была бы женщина - женщиной. Не сукой, не журналисткой или бизнесмЭном с мужскими амбициями и желанием вселенской славы и денег. Остальное - съедобно, вне зависимости от фактуры или возраста. Однако я, по зрелости лет, заметил некую странность. Я всегда думал, что мне нравятся этакие высокие горячие девушки-брюнетки с коричневыми глазами, крошечной попкой и спортивным животом южно-загорелого цвета. Однако по собственной статистике я вдруг вычислил, что всю свою жизнь провел со светлоглазыми белокожими русоволосыми. Вероятно, здесь надо как-то провести некую грань - не всегда то, что кажется тебе любимым, таким и окажется. То есть, я вдруг понял, что те самые узкозадые темноглазые девушки, которых я считаю красивыми, меня не заводят! Тут чего-то с мозгами...
- Эх, я подпадаю под пункт №2…
- Вне зависимости от моих пристрастий к южным брюнеткам, моей вечной Звездой была Роми Шнайдер. Видели бы вы ее в ранних фильмах... О!
Этакая эльзасская еврейка-француженка с лицом белорусски...
- Слушай, вот тебя от города тошнит, а пишешь для городских, которые неизвестно - поймут или нет? Сами мы не местные…
- Странное дело, мы, тут живущие, Москве и Питеру кажемся все еще некими переселенцами. Отсюда и вывод - туда еще привезти, они и не заметят. «Завалим, подожжем на съемках фильма про войну, раскопаем...» Мы, местные, замечаем, запоминаем обиды. Здесь растет ТРЕТЬЕ поколение "местных". Когда у нас тут валили Город Барсуков - дюну с многочисленными барсучьими поселениями, местные, казалось бы - пьянчужки, собрались вокруг и чуть не плакали! Там была огромная нора Короля барсуков. Туда мой сын лазил и говорил: "Ворчит хозяин!" Теперь это срыли и увезли...
А на самом верху дюны была гигантская груша. Лет семьсот, не меньше. Плодоносила через год, но так, что земля метров на шесть в радиусе была покрыта плотно небольшими очень сладкими плодами. Там собирались и дети, и лани, и огромные лоси...
И то, во что превращается Калининград, меня удручает. Одна надежда - все эти стеклянные монстры легко когда-нибудь снести. Зато цел Кнайпхоф, его еще можно восстановить. Выезжая в город, я мигом нахожу своих приятелей, и свои скамьи, на который сидел когда-то. И там ностальгирую.
…Есть некое человеческое правило: если ты не строил, не сажал - не ломай! Построй, посади и рви свое, сколько тебе влезет! Что ж ты, тварь бессмысленная рвешь и ломаешь не тобой построенное?
- Как отличить графомана от "нормального" писателя? Дочка моя просит Гришковца ей принести, а я считаю, что он типичный графоман. Один из огромной массы других графоманов.
- Очень простое решение. Дай ей кусочек Гришковца и для сравнения хоть одну мою сказку. Клянусь - вкус от Гришковцов отшибает насмерть. Опробовано. Так сделал один мой приятель. Его Катерина теперь читает Гофмана.
Между прочим, величайший графоман всех времен - Достоевский. Хуже и так много написать никто не смог бы. Абсолютное невладение словом - предложения на полстраницы с наваленными друг на друга деепричастными оборотами. Отсутствие даже намека на речевые характеристики: все персонажи говорят одними словами, да так вычурно - язык сломаешь. И не писал-то он, надиктовывал второпях между припадками и игрой в рулетку. Зато его легко переводить на другие языки - никаких потерь. Он уже на русском сочинял подстрочники, так что выходил идеальный текст для переводов, особенно на аналитические языки, вроде английского. Там его и любят. Гоголь выглядит в переводах куда хуже!
И еще - о приключенческой литературе. Все, перед кем я снимаю шляпу, пробовали себя в этом жанре. "Мертвые души" - о похождениях мошенника; "Дубровский" Пушкина - разбойничий эпос; даже у Хэмингуэя роман "Иметь и не иметь" - контрабадисты, стрельба, погони. Это забавно - сочинять такие вещи.
Но Достоевский со своим детективным "Преступлением…" даже сюда не лезет. Гниловат сюжетец-то. Только вдумайся: парень втихаря разваливает топором черепа старухам, а потом долго размышляет: стоило ли это делать? И от читателя при этом требуется, чтоб он проникся сочувствием к ублюдку, разгуливающему по улицам Питера с топором в руках. У меня вообще есть подозрение, что Федор Михалыч сам частенько, проигравшись в казино, размышлял: не пойти ли к старушке соседке в гости с топориком? Да не осмелился. Вот – в книжке выписал мечты.
Толстой как-то сказал с отвращением: "У него Христос в каждой бочке затычка".
- А сам Толстой не графоман?
- Нет. Этого я тоже не люблю, но это - личностное, вкусовщина. Не признать в нем писателя нельзя. Там все в порядке, хоть длинно и нудно. Вот Лермонтов был бы очень большим прозаиком, если б дожил до этого. Его "Герой...", между прочим, сильно недооценен. Лермонтов первым стал делать т.н. "исповедальную" литературу. Его главный герой написан им с себя. Он вытаскивал всякую дрянь из своего нутра и показывал всем. До него этакий нравственный стриптиз никто не мог себе позволить.
Как-то видел некое издание некой Марининой. Вот где ужас-то! Ощущение, будто человека выгнали из школы в третьем классе и не давали читать ничего, кроме программы телепередач. Меня, правда, тоже выгнали. Но уже в восьмом. Как чересчур начитанного - библиотека дома была большая.