Кого Эва Шикульска называет \"бабами\"?

- Вы зна­е­те, что та­кое го­голь-мо­голь? — спра­ши­ва­ет ме­ня Ши­куль­с­ка. — Это ког­да яй­цо пе­ре­ти­ра­ют с са­ха­ром, — глав­ное ла­ком­ст­во мо­е­го дет­ст­ва. Ни­ког­да не про­бо­ва­ли? Мои те­туш­ки и ба­буш­ки го­то­ви­ли его каж­дый день. Я рос­ла в прек­рас­ной се­мье, у ме­ня бы­ли лас­ко­вые и за­бот­ли­вые отец и мать. У от­ца — улыб­ка, как у гол­ли­вуд­ско­го ак­те­ра, и в мо­ей па­мя­ти он нав­сег­да остал­ся ве­се­лым и мо­ло­дым. Но, не­смот­ря на всю эту ат­мос­фе­ру доб­ро­же­ла­тель­нос­ти и от­к­ры­тос­ти, я рос­ла стес­ни­тель­ной и зам­к­ну­той. За­го­во­рить с кем-то из пос­то­рон­них лю­дей, вой­ти в раз­го­вор и под­дер­жать его бы­ло для ме­ня на­сто­я­щим кош­ма­ром. Отец час­то брал нас с млад­шей се­строй на пе­шие про­гул­ки. Бы­ва­ло, идут ря­дом, вплот­ную, он по­ка­зы­ва­ет ей го­ры и мо­ре, они рас­ска­зы­ва­ют что-то друг дру­гу и сме­ют­ся, а я пле­тусь сза­ди бу­кой, смот­рю се­бе под но­ги и раз­го­ва­ри­ваю са­ма с со­бой, при­ду­мы­ваю ка­кие-то ис­то­рии, буб­ню се­бе под нос, но ча­ще все­го иду мол­ча... Для пре­одо­ле­ния страш­ной за­стен­чи­вос­ти я ре­ши­ла по­сту­пить не в уни­вер­си­тет, а в Вар­шав­скую го­су­дар­ст­вен­ную ака­де­мию дра­мы. И что-то из­ме­ни­лось: я на­учи­лась об­щать­ся. Да, пусть я про­из­но­си­ла вы­учен­ный на­из­усть чу­жой текст, но я его про­из­но­си­ла. И очень страш­но, ког­да го­во­рят: "Твой вы­ход на сце­ну", — и ты по­ни­ма­ешь: все, пу­ти на­зад нет.

 - Я мно­го сни­ма­юсь в Поль­ше, не от­ка­зы­ва­юсь от съемок в Рос­сии. Сей­час еще ино­гда сни­ма­юсь в ва­ших се­ри­а­лах; мне при­ят­но слы­шать, ког­да го­во­рят, что эти не­боль­шие ро­ли их ук­ра­ша­ют. Но две мои глав­ные ро­ли, без­ус­лов­но, свя­за­ны с "Лен­филь­мом" ("Звез­да пле­ни­тель­но­го счас­тья" и "Объяс­не­ние в люб­ви").

 - Вы час­то бы­ва­е­те в Рос­сии?

 - Нет, не­час­то. В Пе­тер­бур­ге по­след­ний раз бы­ла три-че­ты­ре го­да на­зад, ког­да сни­ма­ли до­ку­мен­таль­ный фильм об Илье Авер­ба­хе. За трид­цать лет, ко­неч­но, мно­гое из­ме­ни­лось: ста­ли дру­ги­ми и до­ма, и ли­ца лю­дей, — но я не хо­чу и не бу­ду де­лать глу­по­го ана­ли­за, в ка­кую сто­ро­ну это из­ме­ни­лось. Прос­то все ина­че.

По­том она от­че­го-то не мо­жет вспом­нить да­ту вы­хо­да ка­ко­го-то филь­ма. Пе­ре­би­рая циф­ры, на­чи­на­ет сер­дить­ся и, в кон­це кон­цов, го­во­рит:

 - Я во­об­ще не счи­таю дни, день­ги и ко­ли­чес­т­во по­ез­док. И не люб­лю, ког­да жур­на­лис­ты спра­ши­ва­ют: "Сколь­ко лет вы с му­жем вмес­те?". Не­уже­ли это так важ­но?! Не­уже­ли, ес­ли я на­зо­ву ка­кую-то кон­к­рет­ную циф­ру, это что-то из­ме­нит? Мы не счи­та­ем дни, а прос­то жи­вем и ра­ду­ем­ся.

 - И день­ги для ме­ня — не са­мое важ­ное. Я не го­нюсь за мо­дой. Сме­нить в до­ме об­ста­нов­ку, по­то­му что та­кие ди­ва­ны и крес­ла уже вче­раш­ний день? Нет, это не про ме­ня. У нас с му­жем ме­бель из до­ма мо­их ро­ди­те­лей, она до­ро­га как па­мять. В этом крес­ле лю­бил си­деть отец, и оно пом­нит его, хра­нит его теп­ло и за­пах, точ­но так же, как и ос­таль­ные ве­щи из до­ма мо­е­го дет­ст­ва пом­нят ро­ди­те­лей, род­ст­вен­ни­ков, на­ших гос­тей. Вы зна­е­те, нет де­тей, и пос­ле то­го, как нас не ста­нет, кто-то чу­жой при­дет и все это пе­ре­де­ла­ет, вы­бро­сит, унич­то­жит. По­это­му пусть они по­ка жи­вут.

 - Вам при­хо­дит­ся ра­бо­тать с мо­ло­ды­ми ре­жис­се­ра­ми. Как вы к ним от­но­си­тесь?

 — Я мно­го ра­бо­таю с де­бю­тан­та­ми в те­ат­ре и ки­но. Отка­зы­ва­юсь, ког­да про­ект мне со­вер­шен­но не­ин­те­ре­сен. И сей­час, по­ка я здесь си­жу на пля­же, мне зво­нит де­вуш­ка из Поль­ши, од­на мо­ло­дая ре-жис-сер-ша, пред­ла­га­ет снять­ся в сво­ем филь­ме. По­ни­ма­е­те, го­во­рю я ей, здесь очень до­ро­гой ро­у­минг, вот вер­нусь в Вар­ша­ву — и мы все об­су­дим. Она спра­ши­ва­ет: "Но вы же не ска­же­те мне "нет"? А я от­ве­чаю: "На­де­юсь, что не ска­жу". Мо­ло­дым нуж­но обя­за­тель­но да­вать шанс, хо­тя бы по­то­му, что ни­ког­да не зна­ешь, что из это­го вый­дет. Пом­ню, как в Лод­зи мы на­чи­на­ли сни­мать "Ва-Банк". Все при­хо­ди­ли на сту­дию по­смот­реть, что мы де­ла­ем, и го­во­ри­ли: «Вы су­мас­шед­шие, вы за­ни­ма­е­тесь не­се­рье­з­ным де­лом, ерун­дой, сни­ма­е­те иди­от­скую ко­ме­дию, а вот мы сни­ма­ем важ­ное ки­но с мо­ра­лью». А мы ра­бо­та­ли ве­се­ло, с удо­воль­ст­ви­ем, и по­лу­чи­лось хо­ро­шее, смеш­ное ки­но...

 - Вы сов­ме­ща­е­те ра­бо­ту в те­ат­ре и ки­но?

 - Я всег­да го­во­рю, что нель­зя есть толь­ко од­но блю­до, нель­зя всю жизнь чи­тать од­ну кни­гу. Так и здесь. Ино­гда мне хо­чет­ся тем­но­го зри­тель­но­го за­ла. Сей­час я мно­го иг­раю в те­ат­ре, и мои но­вые те­ат­раль­ные ро­ли — они... та­кие пол­ные… Нет, как го­во­рят у вас в Рос­сии? Тол­с­тые? А, на­пол­нен­ные! Так вот, они — очень се­рье­з­ные, на­пол­нен­ные; я не смог­ла бы их иг­рать рань­ше. Ко­неч­но, сей­час у ме­ня не то те­ло, не та ко­жа, мор­щи­ны. Но хо­ро­шо, ког­да оста­ет­ся улыб­ка. Я взрос­лая де­воч­ка и не пла­чу о том, что ухо­дит мо­ло­дость.

 - В Свет­ло­гор­ске я смот­ре­ла один кон­церт. На сце­ну вы­хо­ди­ли раз­ные жен­щи­ны, сре­ди них — и сов­сем мо­ло­день­кие де­вуш­ки. Но они пе­ре­ста­ли для ме­ня су­щес­т­во­вать, ког­да на сце­ну вы­шла од­на ба­ба. Я не знаю, сколь­ко ей лет, ве­ро­ят­но, под со­рок, у нее нет мо­ло­дос­ти и кра­со­ты, но у нее есть то, что за­став­ля­ет ме­ня слу­шать толь­ко ее, и в этот мо­мент мне со­вер­шен­но не важ­но, от­ку­да она, что по­ет, а важ­но то, как она это де­ла­ет — с ка­кой энер­ги­ей, с ка­ким чув­ст­вом.

Ши­куль­с­ка час­то упот­реб­ля­ет сло­во "ба­ба". Про роль Зи­ны из "Объяс­не­ния" па­ни Эва мне так и ска­за­ла: "Я там та­кая хо­ро­шая ба­ба". Или вот — про учи­тель­ни­цу рус­ско­го язы­ка в Поль­ше: "У нас бы­ла ма­дам Гель­нер, вы­со­кая, стро­гая, под­тя­ну­тая. По­тря­са­ю­щая ба­ба. Мы ее обо­жа­ли и не­на­ви­де­ли".

Рас­ска­зы­вая о ра­бо­те с рус­ски­ми ре­жис­се­ра­ми, она вскользь, не­мно­го уг­рю­мо, прак­ти­чес­ки без­раз­лич­но упо­ми­на­ет Алек­сан­д­ра Зар­хи: "Да, мне при­хо­ди­лось чи­тать Дос­то­ев­ско­го", — но пре­об­ра­жа­ет­ся, ког­да го­во­рит о Вла­ди­ми­ре Мо­ты­ле и Илье Авер­ба­хе:

 - Вла­ди­мир Мо­тыль — это моя мо­ло­дость, ра­бо­ту с ним мож­но срав­нить с ку­па­ни­ем в Чер­ном мо­ре, не­смот­ря на то, что все дей­ст­вие про­ис­хо­дит в Си­би­ри. Если го­во­рить об Авер­ба­хе, то это ку­па­ние в на­шем Бал­тий­ском мо­ре. У нас Илью на­зы­ва­ли "рус­ским Бер­г­ма­ном".

Я дос­таю из сум­ки кни­гу "Объяс­не­ние в люб­ви", кла­ду на стол: "Есть ли у вас та­кая?". Она удив­лен­но бе­рет в ру­ки: "Да, бы­ла ког­да-то, но толь­ко очень рас­тре­пан­ная. Мо­гу ли я взять ее се­бе?". — "Ко­неч­но».

Даль­ше она сно­ва го­во­рит буд­то вскользь, по­сто­ян­но лис­тая стра­ни­цы, при­сталь­но раз­гля­ды­ва­ет каж­дую фо­то­гра­фию. Стоп-кадр: Фи­лип­пок об­ни­ма­ет Зи­ну за шею, она в ку­паль­ни­ке, и рот ее бо­лез­нен­но изо­гнут — "мне все-та­ки ка­жет­ся, что они пре­крас­ная па­роч­ка и про­па­дут друг без дру­га". Ино­гда близ­ко под­но­сит к гла­зам, сно­ва кла­дет на ска­терть, сно­ва лис­та­ет, во­дит паль­цем по строч­кам, и тех, кто де­лал зна­ме­ни­тое ки­но, на­зы­ва­ет по име­нам, буд­то маль­чи­шек со дво­ра, — Илю­ха Авер­бах, Паш­ка Финн, Во­лодь­ка Габ­ри­ло­вич, Юрка Бо­га­ты­рев.

Впро­чем, и для них она не всег­да бы­ла па­ни. Ино­гда прос­то Эвка.