По библейской легенде, когда пророк Моисей возглавлял битву против язычников, он изнемог так, что не мог больше поднять руки, что давало силу его народу. Тогда соратники встали по обе стороны и держали его руки на все время битвы. Почему-то мне вспомнилась эта история, когда я слушала Евгения Марчелли. Сам того не осознавая, он ополчился на армию пошлости, ханжества и невежества. И еще у него во врагах бюрократия и абсолютно нищенские условия существования культуры в нашей стране. Хватит ли сил?
- Женя, вчера, накануне нашей встречи, видела, как внимательно вы смотрели спектакль учеников Аркадия Райкина… Мне любопытно, о чем думает режиссер на постановках своих коллег?..
- Тут перестают существовать вопросы профессии, ты сидишь и смотришь как простой зритель. Естественно, мне любопытно, что сегодня делает театральная молодежь, в каком качестве она существует. Я знаю, что молодежь другая, но какая другая — не очень понимаю. Вот для этого, наверное, и хожу…
- Вы еще и актеров смотрите? Как режиссер, который всегда ищет…
- О, я бы с большим удовольствием смотрел на актеров, если бы была возможность пригласить понравившихся мне. Но, к сожалению, такой возможности нет. Это московские выпускники, если они и захотят куда-то поехать, то в театр… мм… с репутацией, чтобы была надежда на творческий рост, интересную работу, ну и не без финансовой заинтересованности. Здесь нет репутации у театра. То есть она есть, но ужасная, лучше бы ее не было. Что еще интересует молодого специалиста: вопросы жилья, зарплаты и перспективы работы. У нас ничего этого нет.
- Вообще никаких подвижек в этом плане?
- Видите, какую сильную коррективу внесла жизнь в мой приход сюда. Когда я приходил, у меня была четкая установка — я очень хотел попробовать первый раз в жизни поставить во главу угла вопрос искусства. Не заботиться о количестве «обслуженного» зрителя и выпущенных спектаклей, а всеми силами постараться, чтобы, наконец, случился в калининградском театре акт искусства - один, второй, третий.
- Разве были для этого предпосылки год назад, когда вы захотели быть режиссером в Калининградском драмтеатре?
- Предпосылок не было, но была моя личная идея, может быть, самонадеянная, абсолютно ни на чем не основанная… Как мне кажется, я знал, куда нужно идти и где искать искусство. Но пришел кризис, и все эти идеи перестали иметь смысл, потому что сейчас главное — выжить. Элементарно, выжить в нищей ситуации.
- А что для театра означает «выжить»? Кассу собрать?
- Да, собрать кассу, сделать вал на, может быть, некачественных спектаклях, но все равно собирать зал, зарабатывать ммма-а-а-ленькие деньги для того, чтобы дать крошечную надбавку к зарплате актеров в шесть тысяч рублей. Максимальная зарплата у артистов — 11–12 тысяч рублей. Так получают в театре всего два-три человека. Всем театрам государство дает хотя бы на две статьи: зарплата и содержание здания. А мы в Калининграде должны зарабатывать на содержание здания сами. Львиная доля того, что мы собираем, уходит на налоги за землю, на не законченный ремонт, который бросили, документы не оформлены, пожарные не принимают, в общем, у театра фактически нет паспорта! Тянется бесконечная тяжелейшая ситуация. В такой ситуации думать об искусстве вообще не приходится. Любой спектакль, даже неудачный, все равно будем катать. И будем катать спектакли, которые надо давно снять, они устарели по эстетическим позициям, по оформлению, по манере игры. Это такой глухой махровый позавчерашний день, а мы их вынуждены играть. Поэтому вопрос искусства отпал.
- И сколько так, стиснув зубы, вы готовы существовать?
- Я не готов.
- Не готовы?
- Не готов. Я еще пытаюсь себя возбуждать какими-то глупыми затеями и надеждами на то, что я сделаю какую-то работу. Но если ситуация не изменится, то, пожалуй, во мне запас энергии, — той дурной энергии, которая ни на чем не основана, а только на желании что-то сделать, — этот запас заканчивается.
- Вам ведь недавно предлагали перейти из Калининграда в один из громких театров страны?..
- И всегда предлагают. Есть несколько интересных предложений. И я уже стал внутренне рассматривать их. Год назад я уходил из богатейшего театра (Омский. — Ред.), в котором можно прекрасно заниматься искусством, уходил в убитый театр, теряя в зарплате, в квартире, теряя все. Уходил в надежде, что мне удастся сделать что-нибудь… Есть же во мне какая-то гражданская ответственность… Мне так хочется, чтобы в Калининградской области появился Театр! Пусть спорный, пусть неоднозначный. Театр, спектакли которого кто-то примет, кто-то не примет, но театр, который имеет отношение к искусству.
- Вы сказали, что хотели бы заниматься только творчеством, но в театре разделены эти функции, у вас есть административный директор. Вам обязательно вовлекаться в хозяйство?
- Да, обязательно надо вовлекаться. Есть исполнительный директор, но все равно последнее, решающее слово за мной. И на самом деле все вопросы связаны. Что ставить, когда ставить, с кем и как ставить, даже «вопрос гвоздя» — все относится к сфере искусства. И эта ответственность меня, с одной стороны, радует и вдохновляет, а с другой, обременяет, потому что я часто вынужден принимать решения, которые принимать не хотелось бы. Допустим, многие спектакли я бы снял, а вынужден их терпеть.
- Год назад на конкурсе на должность главрежа фактически губернатор сам из всех кандидатов выбрал вас. В принципе, это выглядело как обещание его личной поддержки…
- Да, но я думаю, что кризис подкосил настолько, что нет никакой возможности для этой помощи. Даже единственную зарплатную статью сократили на 30 процентов.
- Но были какие-то встречи с губернатором, обсуждение ситуации?
- С министерством культуры мы общаемся постоянно. А с губернатором была одна встреча, совсем недавно. Но о глобальных проблемах мне не очень ловко было говорить. Я себе представляю: вот человек, у которого с утра до вечера все просят деньги. И я должен прийти и еще просить. Поэтому я особо просить ничего не стал. Я просто сказал, что ситуация очень тяжелая, что есть острые вопросы, которые надо срочно решить. И он их мгновенно решил. Но они, на самом деле, оказались до сих пор нерешенными. Нам нужно было каким-то образом получить деньги, выделенные государством, чтобы их получить, нужно с утра до вечера писать миллионы писем. Он поднял трубку, попросил министра финансов помочь нам. Я вышел и считал, что мы их получили. Но мы их до сих пор не получили.
- Вы себя поставили в такую ситуацию, что ваш уход будет воспринят как бегство от сложностей…
- Ну, во-первых, я надеюсь, что-нибудь изменится. Черт его знает. Просто я говорю, что готов рассматривать какие-то предложения. Нельзя сказать, что я уже сорвался. И для меня не очень важно, что будут думать. Для меня важно, что мне самому внутри будет очень грустно оттого, что я решился попробовать, а у меня не получилось. Когда у меня что-то не получается, меня это очень угнетает, я долго мучаюсь. И мне жалко, что если вдруг придется уйти… А уйти, может быть, правда придется.
ДАЧНИКИ, КОТОРЫХ МЫ ПРОСМОТРЕЛИ
- Нда… что-то со всем грустно…
- Грустная тема и с моей работой (спектакль «Дачники». — Ред.), которая вышла в театре. Я сам к ней отношусь неоднозначно, не считаю, что у нас все получилось. Это была первая попытка найти язык с актерами драмтеатра, попытка привлечь моих артистов из «Тильзит-театра». И на этом уровне состоялось практически все. Но сказать, чтоб я был доволен качеством спектакля, что все мы сделали супер, пожалуй, нет. Однако то, как он был воспринят, меня сильно расстроило. Я понимаю, любая работа не может всем нравиться, но я не думал, что все так плохо. Не думал, что самая западная территория страны, которая окружена европейскими государствами, выдаст такую реакцию.
- Но вы ведь знаете, что когда люди ездят за границу, они не в театры ходят. С чего бы им приобщаться к европейскому театру? Для них это была шокирующая постановка…
- Мне это очень странно. Году в 1989-м в Советске, где я работал, не было ни одного спектакля, в котором бы мы не использовали обнаженную натуру. И Советск в те годы воспринимал это нормально. Недавно я был в Питере на спектакле Льва Додина «Король Лир». В течение 20–25 минут на сцене обнаженные мужчины разных возрастов произносили длинные диалоги, и питерская публика спокойно смотрела. Ну, непривычно, кого-то шокирует, но не вызывает такую реакцию, как написали о нас: «…нужно избить режиссера, нужно бить его по его морде за то, что он артистов ставит в такую ситуацию», и «нужно возбудить уголовное дело и посадить в тюрьму и режиссера, и артистов… их нужно расстрелять». По-моему, это очень некрасивая ситуация, она оставила у меня странный след. И очень ударила. До сих пор мне не хочется смотреть этот спектакль…
А спектакль этот лично для меня показывает современную трагедию. В общих чертах: из пункта А в пункт Б вышли навстречу два человека, мужчина и женщина, и не встретились. И вообще они не могут встретиться! Это трагическая ситуация нашей жизни: есть два мира, мужской и женский, и существуют они только параллельно. Иногда нечаянно, вне всяких законов, в виде непонятного исключения, пересекаются. Но никогда не сливаются в единое. И редкие мгновения пересечений — это и есть, наверное, любовь. А там есть и секс, и неистовые какие-то ситуации…
На фоне этой трагической истории мне очень хочется самому более внимательно относиться хотя бы к тем женщинам, которые находятся рядом со мной, больше их уважать… Может быть, с большим ковырянием отнестись к себе, к своим эгоистическим мужским амбициям, эмоциям. Поэтому для меня эта работа имеет очень глубокий человеческий смысл. А может, мне это все кажется, может быть, в результате вышла действительно гнусная оперетта?
- Восстала та категория людей, для которых «не понимаю» и «ненавижу» — одно и то же. А откуда возьмется культура восприятия, если серьезного театра не было?
- Да, публика соответствует театру, а последние лет двенадцать — это жутчайший театр! Он воспитал публику, которая безумно любит спектакль «№13»… К моему стыду, потому что это ужасный спектакль, «пуповая» комедия, в которой, конечно, артисты очень стараются, они молодцы, у них нет другого выхода, они вкалывают… Но это кошмар, это страшно, это трагедия, что в театре идут такие спектакли. И в конце — какой прием у зала — «Браво», и все бурно, радостно… Мне за это стыдно.
- Я была на третьем или четвертом показе «Дачников», и в зале была достойная реакция, много молодых пар… Думаю, для них это стало почвой для размышлений. Не стоит сильно расстраиваться из-за злобных откликов. Такие люди не определяют, по большому счету, ничего…
- Надеюсь… Хотя я вам скажу — что-то грядет! Наших артистов вызвали к следователю в прокуратуру… Меня то же, но я не пошел. А их заставили написать объяснительные — почему они в таких мизансценах участвовали.
Я потом им сказал: «Ну за чем вы что-то там пишете, скажите, что это ваша профессиональная обязанность — подчиняться режиссеру…» А раз вы звали, то что-то там идет, машина крутится. Я всегда думаю: хорошее дело обязательно застопорится, а какая-то гнусь будет крутиться-крутиться, и еще неизвестно, до чего докрутится. Ну, на самом деле я не так серьезно к этому отношусь… С этим спектаклем мы участвовали в фестивале «Золотая маска», объездили крупнейшие европейские фестивали, были в Дублине и в Польше, где, кстати, получили приз за лучшую режиссуру, за лучшую мужскую и лучшую женскую роли. А в Дублине вообще получили все, что можно получить. Я уж не говорю про Россию, которую мы всю объездили…
- Возвращаясь к вопросу — женщина и мужчина… Мне показалось, что в спектакле есть еще другая тема. Как только женщина, так - красавица-умница, а мужчина при ней — какой-то недотепа или самодур, или похотливый, или жадный… Чисто русская нескладуха…
- Я не думаю, что это чисто русское. Мне кажется, так вообще обстоят дела в мире. Ну, а мы довели ситуацию до абсолюта, размышляя о ней. Конечно, в жизни бывают исключения, есть нормальные мужчины. Просто их мало. И все мужчины абсолютно самодостаточны. Мужчина может быть самодостаточным, а женщина — нет.
- Мне кажется, наоборот…
- Да? А вот черт его знает! Мне кажется, мужчины абсолютно самодостаточны.
- Мне кажется, что когда мужчина самодостаточен, он деградирует. А когда женщина самодостаточна, она развивается.
- Вот-вот, да! Я об этом и говорю, что когда мужчина самодостаточен, он, конечно, превращается в некрасивое создание, о котором вы говорите. А женщина — более высокое существо, она, будучи одинокой, не вниз движется, а вверх… Но поэтому-то мы не встречаемся. Мы расходимся… Да, скорей всего, расходимся…
ИТАЛЬЯНЕЦ, РОДСТВЕННИК КИРГИЗА
- Расскажите о себе: у вас итальянская фамилия… Кто ваши родители?
- Папа — итальянец, мама — русская. Родители папы, итальянские коммунисты, бежали от фашизма и в 30-е годы получили политическое убежище в Советском Союзе. Из одной тоталитарной системы попали в другую и тут же оказались в лагерях. Мой дедушка так и умер в лагере, бабушка, пробыв там десять лет, выжила… Папа прошел трудовые лагеря, после войны попал во Фрунзе, там познакомился с мамой, и я родился в Киргизии. Поэтому я интернациональный человек, космополит. У меня нет ощущения родины. Родина там, где я сегодня. Папа — итальянец, мама — русская, родился в Киргизии — ничего нелепее быть не может!
- А связь с Италией осталась?
- Да. Она возникла, но, к сожалению, поздно, когда папа уже умер. Мы поехали с Тильзитским театром первый раз на гастроли в Италию. И наш продюсер нашел моих родственников, которые живут в Турине. Перед встречей он мне сказал: «Если тебя примут в семью, будешь на всю жизнь материально обеспечен». Потому что это целый клан, например, муж моей двоюродной сестры — президент фирмы Fiat… Я даже перед этим выучил итальянский язык. В детстве знал немножко, но тогда итальянское происхождение скрывалось, и я не понимал, что я — итальянец. Во Фрунзе жили киргизы, разницы между киргизами и итальянцами я особой не улавливал: мне казалось, что итальянец — это родственник киргиза, примерно так. Только потом я начал понимать, что Италия — это вообще другая страна, что меня занесло сюда каким-то не правильным образом…. Тогда, в Турине, мы познакомились, хорошо пообщались. Однако моя материальная жизнь не изменилась. Продюсер сказал: «Видимо, тебя в семью не приняли».
Вот такая моя итальянская часть. Вторая часть меня достаточно простая — русская. Мама из Сибири, из Кемерово. Я завидую немного тем, кто может сказать: «В этом доме родился мой прадед, мой дед, мой отец, я и мой ребенок». Я думаю: «Ни фига себе, а я таких домов сменил тысячу». Родился во Фрунзе, учился в Новокузнецке, потом в Ярославле, работал в Брянске актером, потом опять учился в Москве, потом работал в Советске, где, пожалуй, провел большую часть жизни. И сказать, что меня тянет во Фрунзе, я не могу.
- А Италия, итальянская культура, тянет?
- Да, там мне все нравится. Мне очень нравится пицца. И мне нравится итальянская кухня. А может быть, мне потому и нравится, что я как бы итальянец. И я чувствую, мне должно нравиться все итальянское! (смех.)
МЕЦЕНАТ ИЗ ОЛИГАРХОВ
- Что вам еще нравится из того, что сейчас происходит?
- Вы хотите сказать — вопреки тому, что происходит! (смех.) Ну, мне вообще нравится очень многое в жизни. Если говорить о высоком, мне, допустим, нравится современная литература. Я года три или четыре вхожу в жюри национальной книжной премии «Академия». Меня каким-то образом туда выбрали, присылают каждый год по 15 современных произведений. Я их все прочитываю, ставлю баллы. В современной литературе мне нравится качество писания и качество размышления, философская идея, которую можно там вычленить.
- Если говорить о материале, с которым вы работаете, как вы выбираете, что стоит ставить на сцене?
- Сейчас хочу что-то поставить, вернее, должен. Обычно я начинаю читать очень много пьес. По три, по четыре в день. Если учесть, что одна пьеса читается два часа, то это восемь часов чтения в день. Вот я их читаю целый месяц… И вдруг какие-то две-три начинают жить во мне отдельной жизнью. Другие — тоже хорошие, но они не остаются. А эти две-три внутри проклевываются. А уж дальше меня интересует целый ряд вопросов, например, есть ли под эти пьесы исполнители в труппе. Потому что в Калининградском театре труппа так составлена, что — честно — ни для одной пьесы нет артистов в пол ной мере.
- Ну, сейчас у вас еще «Тильзит» есть. Вы как-то выкручиваетесь?
- С «Тильзитом» оказалось очень трудно, потому что, занимая их для репертуара Калининградского театра, мы лишаем «Тильзит» проката. А значит, театр недозарабатывает. И так нищий…
- А что сей час в «Тильзите», проблемы со зданием остались?
- Усугубились. Все там убогое, а на третьем этаже дырка в небо. И течет вода, все жутко.
- А есть перспектива частного меценатства?
- Нет, мне кажется, нет такой перспективы. На сегодняшний день в России не сложилось. Из общей ситуации есть один или два примера. Есть, например, театр в России, которому аналога нет в мире. Это Театр Женовача в Москве. Какой-то крупный бизнесмен пришел к Женовачу, ученику Фоменко, и предложил ему организовать частный театр. Они отстроили шикарное здание в центре города у метро «Таганская». Даже переименовали улицу из Первой Коммунистической в улицу Станиславского! И теперь у Женовача театр, в котором самое лучшее в мире (!) техническое оснащение, а каждая деталь сделана главным художником этого театра Александром Боровским. Он самый лучший театральный художник в мире в настоящий момент. Каждая ступенька, стульчик и даже кожа на стульчике продумана художником Боровским, не говоря про то, что на сцене… Я спросил Женовача: «Сереж, возникают у вас финансовые проблемы?». Он говорит: «Мне не приходится убеждать этого человека, что нужны два миллиона на выпуск спектакля. Я просто говорю, и он дает»… А у меня, честно говоря, язык не поворачивается, чтобы взять и сказать: «Дайте денег». Этим должно заниматься государство. Театр — это роскошь, которую может себе позволить только государство.
ПЯТНАДЦАТЬ ЖЕНЩИН И ТВОРЧЕСКИЙ УЖАС
- Вы сказали, что готовы внутренне к приглашениям из других театров, и у вас были впечатляющие предложения… Так что Калининград — заложник этой ситуации… И сколько нам этого счастья перехватить удастся?
- Ну, вы говорите — счастья… Может быть, наоборот, это не есть счастье… Мне говорят в министерстве культуры: «Вы еще не знаете, как живут другие театры». Наверное… Но из всех театров, которые я знаю, этот — в худших условиях.
- Хуже, чем вы ожидали? Вы разочарованы?
- Гораздо хуже, да. Ну, и оказалось, что внутри ситуация хуже, чем я думал. Труппа очень странно сформирована, половина труппы-пенсионеры, очень трудный микроклимат, артисты ненавидят друг друга.
- Многие режиссеры, когда брались за восстановление театров, увольняли… Это неизбежно.
- Да. Но чтобы это делать, надо знать, что будет дальше. А когда ты знаешь, что можешь завтра уйти, этого нельзя делать. Вот, это грустно.
- Опять грустная нота, что-то надо повеселее.
- А у меня есть нота мажорная!
- Давайте!
- Вот сей час я приступаю к одной работе… Мне всегда хочется добавить немного авантюризма. Например, в «Дачниках» я обязательно хотел две труппы соединить в одну. И не просто взять обыкновенную работу и поставить, нет, всегда должен быть какой-то проект, чтобы нагромоздить кучу новых идей… В следующей работе я решил совсем по-новому организовать пространство. Если мы будем играть на основной сцене, то зрительный зал будет в центре, а играться будет и на сцене, и сзади, за зрителями.
- И зрителям надо будет поворачивать голову по ходу спектакля?
- Да, надо будет разворачиваться. Пока не знаю, как, но как-то надо будет. Очень хочется взять и нарушить эту жуткую стадионную коробку. В Александринском театре, например, гораздо больше мест — 1200, но сам театр меньше, там артисты на сцене шепотом говорят, и весь зал слышит. А здесь?! Вот были детские спектакли. Дети орут, артисты на сцене орут, все орут. Никто никого не слышит. А если сесть на последний ряд в амфитеатре, то не видно лиц актеров. Сидишь как турист. Поэтому мне хочется поставить спектакль на так называемой средней сцене. Посадить зрителя на сцену, закрыть пожарный занавес. И мне сейчас одна пьеса кажется очень интересной. В ней заняты одни женщины, 12 - 15 актрис. И ни одного мужчины. Тут такая авантюра есть! На месяц собрать вокруг себя 15 женщин и выпустить с ними спектакль! (смех.)
- Здесь явно что-то личное!
- Я не знаю… У меня чувство, что ничего более ужасного себе представить нельзя!
- Я поняла, вы все время выдумываете какие-то невозможные безумные вещи…
- Да, да, да, тогда мне интересно их преодолевать. Потому что просто так ставить какой-нибудь спектакль не интересно, мне хочется взять что-то такое, что изначально вызывает ужас…
- Тогда вам надо в Калининграде оставаться все время, потому что, Боже упаси, вы попадете в идеальные обстоятельства…
- И там я растеряюсь! Там, например, будет выбор артистов, чего здесь просто нет, труппа сформирована… фантастически. В любой пьесе — на две женские роли пять мужских или на одну — три. У нас в труппе 40 человек, из них — 23 женщины. И они ж не просто женщины, они же орущие женщины из Советского Союза. Они орут: «Дайте нам работу! Вы обязаны нам дать работу!» Я им говорю: «Ситуация изменилась. Никто никому ничего не обязан. И если вас не занимают, то вас хотя бы не гонят на улицу. Вы должны понимать, а не устраивать скандалы, дебоши»
- Ну, губернатор же сказал: «Пусть в театре будет ЧТО-ТО, но пусть БУДЕТ». Он же говорил тогда: «Пусть это будет режиссер, который стукнет кулаком и скажет: «Вот моя идея».
- Пожалуйста, любые идеи, кроме денег. А в театре каждая идея создается за какие-то деньги… Ну, если на средней сцене, да еще с одними женщинами… Главное, что я оставил вам мажорную ноту.
- Ну, мажорная нота — это сам театр. В сентябре вот начнутся «Балтийские сезоны»…
- Да, программа там серьезная. «Братья и сестры» Додина — без вариантов событие в театральной жизни. Мне кажется, это лучшая работа Додина вообще. Ну и спектакль по Шукшину с Мироновым и Хаматовой — это сейчас, по-моему, лучшая театральная работа. Хотя на наш театр «Сезоны» влияют очень тяжело, отнимают зрителя… Но Бог с ним, зато у людей есть возможность увидеть качественный театр.
- Последний вопрос, коль скоро мы, горожане, от вас зависим… Чем мы можем вам помочь?
- Здесь ни чем не помочь. Может быть, участием в жизни театра. Пресса может что-то писать. Даже негативное. Потому что здоровая критика тоже привлекает внимание.
- Женя, ну мы надеемся, что произойдет какое-то чудо, и вы не уедете.
- Я тоже надеюсь.