Театр - это удовольствие
- В чем для вас прелесть антрепризы? Что в ней есть такого, чего нет в репертуарном театре?
- Прелесть в том, что ты можешь играть то, что тебе хочется, с теми партнерами, которые тебе нравятся, и пригласить того режиссера, которого ты желаешь. И играть в удовольствие. Если этого нет, просто не играешь. В репертуарных театрах спектакли вроде бы уже выработавшие свой ресурс, обросшие ракушками и превратившиеся в свою противоположность, нечасто прекращают показывать. Не всегда актер имеет право отказаться от роли, которая ему не нравится. Не всегда репертуарному театру интересен материал, который берет антреприза, или не подходит режиссер.
Я прекрасно понимаю, что не всегда приезжает антреприза высокого уровня. И не говорю, что мы хорошие, а кто-то плохой. Но у меня, по крайней мере, есть несколько антрепризных спектаклей - и это все хороший театральный язык, хорошая драматургия, замечательные партнеры.
Для меня еще важно, с кем ехать в поезде. Одно дело в Москве - отыграли, сказали друг другу спасибо и разбежались по домам. А когда у антрепризы большой маршрут, переезды решают многое. Бывают разные люди, не хорошие и не плохие, а просто разные. И если я вдруг почувствую, что мне будет некомфортно, я не буду ездить. Зачем? Надо же все-таки получать удовольствие. Театр - это удовольствие.
- Антреприза, в силу своей мобильности, делает театральное искусство доступнее. Ведь выехать на гастроли репертуарному театру несравненно сложнее…
- В советское время Театр Вахтангова выезжал на сорок дней в конце каждого сезона, была такая разнарядка. Сегодня это сложно потянуть театру, хотя кто-то и выезжает - помогает спонсор, помогает государство. Есть выдающиеся спектакли, жаль, что их не видят живущие в России.
Самообман страшнее
- Как можно переломить настроение зала?
- Мы потому и называемся профессиональными людьми, чтобы заставить зрителя смотреть спектакль. Иногда бывают невообразимые вещи, когда ползала гогочет, хоть палец покажи. И ты понимаешь, что это смех не по существу, это просто реакция на тебя на сцене. Тогда ты отказываешься от каких-то реприз, замедляешь действие, делаешь его серьезнее. Приятнее, конечно, когда выходишь на сцену, а из зала льется доброжелательность.
- Каков для вас идеальный театр?
- Когда интересно. Когда новый язык, когда делаешь открытия. Это зависит от режиссера. У меня так было, например, со спектаклем «Ревизор», который у нас в театре ставил наш нынешний художественный руководитель Римас Туминас (Театр Вахтангова. - Ред.). Вроде бы про «Ревизора» все известно, но вдруг оказалось: разве дело только во взятках? Герои Гоголя те же люди, только живут очень-очень далеко. Поэтому и получился умный молодой городничий, который прекрасно понимает, кто перед ним. И в финале он огорчается не потому, что его обманула фитюлька. Звучит другая тема: человек сам обманулся в своих ожиданиях. И это уже интересно. Он так сильно поверил в свою новую жизнь, в то, что может стать генералом, - и вдруг обманка. Оказывается, самообман - это гораздо серьезнее, чем когда тебя обманывают. Согласны?
- Вы часто говорите, что актер обязан оправдать своего героя…
- Жизнь героя не всегда соприкасается с твоей жизнью. В этом и есть актерство. Нам приходится фантазировать. И мне кажется, что фантазия гораздо глубже знания. Что такое знание? Дважды два четыре. И что? Не горячо и не холодно. А когда не знаешь, остается предполагать. И фантазия может привести к самым неожиданным открытиям. Но иногда случаются совпадения - как у меня в фильме «12». Я был согласен со своим заседателем, я бы, наверное, так же поступил и не стал оголтело, не разобравшись, поднимать руку вместе с большинством. Надо иметь мужество пойти против большинства. Но если я не согласен со своим героем, я нахожу в себе какие-то качества, которые наверняка его оправдают.
- Вы всех своих героев могли бы оправдать?
- Стараюсь. Если я кого-то не могу оправдать или не хочу, я стараюсь просто не играть.
- Отказываетесь?
- Отказываюсь. Есть несколько персонажей, например, маньяк всем известный - не некий собирательный образ, а конкретный человек. Зачем его оправдывать, зачем о нем делать фильмы? Или предложат мне роль Гитлера - я не буду его играть, только в каком-то комедийном варианте.
В фильме Киры Муратовой «Три истории» в одной из историй я играю человека, который убил свою соседку и пришел в котельную, чтобы сжечь тело. Но мы с Кирой Муратовой не знаем, как должен вести себя убийца, поэтому фантазировали: может быть, он не может прикурить с первого раза, у него ломаются спички при этом, а может, от смеха к слезам, к какому-то ступору или, наоборот, - от крика к тишине. Вот что такое актерство: это должно быть убедительно и похоже на жизнь.
Нельзя делать как в жизни, не получится - я в этом убежден. Это же не замочная скважина. Даже в документальном кино, когда ты видишь реальную историю, от которой волосы на голове шевелятся, иногда кажется, что этого просто не может быть и все срежиссировано. В этом и есть выход: не надо делать как в жизни - она такая непредсказуемая, - надо делать похоже. Похоже, что так может вести себя человек. Похоже, что именно так боятся, так нервничают, а так требуют. Похоже - это убедительно, значит, это уже художественный образ.
Целомудрие и красота
- У вас нет режиссерских амбиций?
- Когда я размышляю о ролях, меня тут же спрашивают, не хочу ли я стать режиссером. Нет, я ведь размышляю как артист. Я могу разобрать роль, помочь своему молодому коллеге, что делаю с удовольствием. Но режиссура - это другое мироощущение, другой темперамент.
- Как выстраиваете свои отношения с критикой? Как реагируете и на что?
- Остро реагирую на неправду и хамство. Даже глупость можно простить, но не хамство. Читаешь, например, статью о спектакле, где заняты твои друзья, - и сразу видно, что сидела эта критик (которую и критиком назвать нельзя) и подбирала самые обидные слова, которые абсолютно не имеют никакого отношения к спектаклю. Критика бывает очень острая, порой разгромная, но написанная нормальным человеческим языком, с добрым отношением к тем людям, которые поставили спектакль или фильм. Поэтому у меня очень хорошее отношение к людям, которые умеют писать.
- У вас есть ностальгия по спектаклям, в которых вы когда-то играли, но которых уже нет, как, например, знаменитый спектакль Романа Виктюка «М. Баттерфляй»?
- Мне жаль, что молодое поколение не увидит этих выдающихся спектаклей. Я испытал счастье, я видел, что творится с публикой. И тогда еще понял, что, наверное, ради этого можно жить театром, служить ему. В Киеве у нас тогда были легендарные гастроли, когда уже за два с половиной часа до начала спектакля нельзя было пройти к служебному входу, в зале люди сидели на полу, стояли у стены в три ряда. А в Риге люди выходили после спектакля - и не расходились по домам, им не хотелось. И все были счастливы, потому что у каждого что-то случилось в жизни. Двое моих поклонниц ездили постоянно за «М. Баттерфляй». Я спрашиваю: «Вам не надоело?». А они говорят: «После этого спектакля хочется любить». Я знаю, что кто-то поменял свою жизнь, потому что почувствовал, что неверно живет. Это бывает редко, но когда это происходит, ты понимаешь: наверное, это счастье для актера - такое испытать. Судя по вопросу, вы ведь видели этот спектакль?
- В Питере.
- В Александринке? Это были легендарные гастроли, практически последний раз в этом составе. Значит, вы мне не дадите соврать. Заканчивается спектакль в Александринке - и мертвая тишина, казалось, что вечность. И вдруг - это был не ор, был не крик, было такое ощущение, что крыша Александринки взлетела. Это был действительно легендарный и уникальный спектакль Романа Виктюка. Но я не думаю, что он бы долго прожил, хотя… В нем была удивительная красота. Целомудрие и красота.