6 сентября в рамках фестиваля "Орган+" на территории музея "Фридрихсбургские ворота" прошёл "концерт одной картины". Его главным героем стал диптих известной художницы Нателлы Тоидзе. Внучка любимого ученика Репина, дочка известного скульптора, племянница автора плаката "Родина-мать зовёт" и супруга кинорежиссёра Вадима Абдрашитова — вот лишь некоторые факты из биографии Нателлы Тоидзе. О своём пути в искусстве художница рассказала в интервью Твой Бро.
— Нателла Георгиевна, ваша биография начинается словами: "Родилась в семье известных художников". Этот факт подразумевает, что вы тоже обязательно станете художником?
— Думаю, нет. У моего дедушки, который был учеником Репина и одним из основателей Академии художеств СССР, было четверо детей и шестеро внуков. Художниками стали только два его сына: мой дядя — Ираклий Тоидзе, известный плакатист, автор плаката "Родина-мать зовёт", и мой отец — Георгий Тоидзе, скульптор и график. А из шести внуков я одна художник.
— А вы с детства решили, что станете художником?
— Нет, об этом никогда не говорили дома. Обычно люди, которые занимаются искусством, знают, как это сложно, и поэтому никогда не давят на своих детей, чтобы они обязательно следовали этой традиции. Когда я была ребёнком, я очень любила лепить — просто не выпускала глину из рук! А потом просто почувствовала необходимость цвета: попросила краски и стала писать. Никто меня не заставлял — я просто получала от этого удовольствие. А когда человек получает от какого-то занятия удовольствие, он ведь этим постоянно занимается, правда?
— Какие у вас воспоминания о детстве? Вы чувствовали, что растёте в необычной, богемной семье?
— Этого я не чувствовала совершенно. Я видела, что люди вокруг меня много трудятся. Отец-скульптор много работал — он делал большие монументы, а это требует огромной физической отдачи. Я часто бывала у моего дяди-плакатиста, который тоже рисовал с утра до вечера. И даже когда ему было уже под 90 лет и он практически потерял один глаз, он каждый день рисовал до глубокой ночи. Отец также работал до последних своих дней, пока у него были силы. Поэтому ощущать своё какое-то превосходство по сравнению с другими детьми я не могла, потому что видела, что этот образ жизни был связан с большим трудом. Меня, наоборот, удивляло, когда кто-то работал меньше.
— Часто к детям известных родителей — более пристальное внимание и особый спрос. Приходилось ли вам преодолевать такое отношение?
— Начать рисовать в семье известных художников невероятно трудно. Потому что с того момента, как ты поступаешь в художественную школу, каким бы ты ни был самобытным и талантливым, всегда найдутся люди, которые будут думать, что тебя двигают, тебе помогают, что твои успехи — это не просто так. И в итоге дети известных родителей зачастую оказываются в более сложном положении, чем все остальные. И ты борешься с этой ситуацией до тех пор, пока, наконец, не выходишь на свою собственную дистанцию, и тогда люди понимают, что ты — отдельная, самостоятельная личность.
— Вашим первым учителем был отец — скульптор, вы с ранних лет проводили много время в его мастерской. Чувствуете ли вы его влияние? Одна из ваших выставок, например, называлась “Скульптура цвета”.
— Выражение “скульптура цвета” принадлежит искусствоведу Паоле Волковой: будучи на моей выставке в Академии художеств в Москве она таким образом высказалась о моих работах. То, что я много лепила в детстве, напрямую не повлияло на мои работы: скульптурная форма не может продолжаться в живописи. Просто задачи, которые я перед собой ставила в живописи, привели к такому пластическому решению. Я считаю, что самое опасное для художника, — это остановиться на каком-то стиле.
Для меня абсурд, когда говорят, что художник нашёл свой собственный стиль. У каждого художника свой стиль априори уже найден — хотя бы по той причине, что у каждого человека свой почерк. Каждый художник по-разному рисует, держит в руке карандаш или кисть. Стиль не стоит искать или создавать искусственно, потому что это тупик. Таким образом убивается жизнь и художник остаётся без развития: просто делает сегодня то же, что и вчера.
— Но зачастую это связано с коммерческой стороной дела: когда покупают определённые картины, художник целенаправленно пишет именно такие…
— Так тоже бывает. Но мне кажется, что если ты выбираешь путь художника, если это серьёзная, а не прикладная история, то ты должен двигаться и развиваться. И "скульптура цвета", как похвально высказалась обо мне Паола Волкова, тоже не случайно появилась — это результат определённой работы, я к этому пришла.
— Кстати, про популярность. Я неплохо знаю, как зарабатывают себе имя современные художники — чаще всего скандалом или провокацией. В ваших работах этого нет, но вы всё равно очень известны. Как зарабатывается признание в мире традиционной живописи, ведь что-то принципиально новое в пейзажах, портретах уже сложно предложить?
— Вы знаете, о популярности я думаю в последний момент — я работаю прежде всего для своего удовольствия.
— Но она у вас уже есть, и именно поэтому мне интересно, как вы её добились?
— Я никогда об этом не думала, а просто много работала и искала свой путь. И мой путь, как мне кажется, даже современнее, чем современное искусство. Потому что современное искусство на самом деле не такое уж и современное — всё это уже было. В искусстве, как и в моде, всё циклично, и то, что сейчас происходит, — это не открытие, а просто новая волна. Мне кажется, что сейчас важно найти другой путь, другой язык. Да, я пишу конкретные пейзажи, но я их пишу абсолютно современно — так, как их не писали до меня другие художники. Во-первых, я пишу пейзажи очень большого размера на натуре — это вообще нечто новое, мною открытое. Помимо того, что это технически сложно, на натуре надо писать ещё и очень быстро — чтобы схватить состояние, момент. А сделать это в большом масштабе довольно сложно. Написанный в мастерской пейзаж — это уже совершенно другая, мёртвая, история. Таких пейзажей мы видели тысячи — ну полароидная картинка, не более того. А попробуйте написать живой, настроенческий пейзаж, да ещё и огромный!
— А чём вы пишете?
— Ой, у меня даже флейц бывает — это такая большая, плоская кисточка. И я не стою и пишу. Это работа стоит на огромном, циклопического размера мольберте, специально сколоченном из половой доски, чтобы его не перевернуло на улице, а я — на расстоянии 10 метров от неё, рядом с большим столом, на который я выжимаю краски. И вот я беру тон, который мне нужен, смотрю на картину, примеряюсь, куда этот тон надо положить, и бегу на эти 10 метров. Кладу его и бегу обратно — смотрю, правильно ли я его положила. Потом беру следующий тон, и всё повторяется. Таким образом, я леплю пейзаж вот такими большими мазками. Вот откуда взялась "скульптура цвета". Когда вы подходите к моей работе — это настоящее современное искусство: совершеннейшая абстракция, мозаичная панель. А когда отходите на расстояние, эти мазки собираются не только в узнаваемое нечто, а, самое главное, — в настроенческое. Для меня это важно.
— Продолжая тему современного искусства, хочу спросить: вы никогда не хотели сделать мультимедийные проекты? Дополнить ваши картины видео, звуком…
— Может быть, это было бы интересно, но я постоянно делаю выставки и вижу вот что: когда мы говорим об одной работе — её можно обставлять музыкой, как это было в Калининграде во Фридрихсбургских воротах. А когда работ много, целый зал — ничего не надо. Людям хватает картин, потому что мои полотна очень эмоциональные и очень самодостаточные.
— А в кино вы когда-нибудь работали?
— Никогда!
— А почему? У вас же на кино есть выходы.
— Выходы на кино есть, но я всегда делала только то, что мне интересно. Я много ездила, бывала в многочисленных киноэкспедициях, подружилась со многими художниками, которые работали на картинах, но я никогда не претендовала на то, чтобы быть там и работать. Я считаю, что это совершенно другая профессия — я в ней себя не чувствую и не вижу. Для этого кино надо очень любить и отдавать этому жизнь. А я отдала свою жизнь живописи.