Он известен своими едкими критическими постами в соцсетях, где публикуется под фамилией Ржевский. Накануне Дня защитника Отечества офицер-артиллерист запаса рассказал "Клопс" о том, почему в армии стал убеждённым пацифистом, и о самом бессмысленном занятии на свете.
— Александр, в России фамилия Ржевский — это больше, чем просто фамилия... Каково жить в Калининграде, пускай в отставке, но офицеру Ржевскому?
— Я тебя сразу разочарую. Ржевский — интернет-псевдоним. Рахнянский моя фамилия.
— Ну вот! А я в редакции этот материал заявил как интервью с офицером по фамилии Ржевский!
— Да ладно, придумаешь что-нибудь, выкрутишься. Кстати, есть немного коньяка. Помогает "что-нибудь придумывать".
— Похоже, у меня нет выбора...
— Выбор всегда есть.
— Кстати, о выборе. Почему ты стал офицером? В семье были военные?
— Нет, я из учительской семьи. Но военным хотел стать с детства. Мне было три года, когда я осознанно посмотрел свой первый фильм. Это был "Обратной дороги нет" с Николаем Олялиным. В пятом классе мама мне подарила "Книгу будущих командиров", в седьмом я твёрдо принял решение поступать в суворовское училище. Не получилось. После школы подал документы в Киевское общевойсковое училище, на факультет разведки. Это то самое училище, которое окончил Владимир Резун, он же Виктор Суворов. В тот год конкурс составлял 14 человек на место. Но я был готов. За месяц до поступления мне пришло письмо из училища. Сообщили, что для абитуриентов с немецким языком мест нет и в училище меня никто не ждёт. И я пошёл служить срочную, со всеми её прелестями. Отдельный инженерно-аэродромный батальон, посёлок Кировское, Крым.
— И тогда ты, насмотревшись на "прелести", передумал поступать в военное училище...
— И тогда я, насмотревшись на "прелести", укрепился в своём желании поступать в военное училище. Я не знаю почему. Почему кому-то нравится играть на гитаре, кому-то собирать марки, а кому-то что-то мастерить своими руками? Потому что им нравится. То же и со мной. Мне нравилась армия.
В 1989 году я окончил Одесское высшее артиллерийское командное училище и по распределению поехал служить в город Калининград. Попал в 710-й Ленинградский дважды Краснознамённый артиллерийский полк, дослужился до командира батареи. В 1994 году полк расформировали. Время такое было. Расформировывали всё, что можно. Потому что выводили войска из Европы, а они были наиболее боеспособные. Я перевёлся в бригаду морской пехоты. Тут и Чечня "подоспела".
— Я помню эти времена. Приехал на репортаж в одно из подразделений Московско-Минской дивизии. Оттуда как раз батальон направляли в Чечню. Военные бегают по всей части, ищут какого-то кочегара. Оказывается, кочегар по документам снайпер. СВД, снайперскую винтовку Драгунова, "снайпер" только на присяге видел, а так "промаслал" полгода кочегаром. Но в Чечню кочегар поехал именно как снайпер. Зима, морозец, а заходишь на КПП, и сразу запах валокордина, от которого никуда не деться. И стоят на этом КПП родители солдат. Тех солдат, которых буквально завтра в Чечню везут. Родители ничего не говорят, между собой не общаются, лица — как на похоронах. Приходит их солдатик, весь на деланом позитиве, а родители плакать начинают в голос...
— Насчёт деланого позитива — я бы поспорил. Очень много было не деланого энтузиазма. Мы, и офицеры, и матросы, готовы были ехать. Не из каких-то там патриотических соображений. Мы военные, нам дали приказ, мы поехали. Все ребята едут, как же без меня. У меня в батарее служил матрос, сын одного из руководителей макаронной фабрики в Гвардейске. Когда они узнали, что его в Чечню отправляют, приехали в часть. Он от родителей прятался. Не мог не поехать. Потому что все едут. Братство...
Родителям не удалось его отговорить. Он поехал в Чечню. Отслужил, демобилизовался, вернулся в свой Гвардейск. Там его какие-то уроды-бандиты и убили. Представляешь, у меня вся моя миномётная батарея из Чечни без потерь вернулась, а на гражданке гибнуть начали. Нам ещё повезло, у нас был месяц на подготовку. Людей не хватало, поэтому в батальон собирали "специалистов" со всего флота. Какие-то гидроакустики, мотористы, минёры. Мы из них за месяц миномётчиков должны были сделать. Знаешь, как во время войны: сводные полки в бой бросали? Наберут морячков на кораблях, выдадут им, совсем другому обученным, винтовки, и в бой. Примерно то же самое у нас было во время первой чеченской.
— Как твои родные отнеслись к тому, что ты уезжаешь в Чечню?
— Я к этому моменту был женат, у меня был ребёнок. Конечно, особой радости на лицах близких я не прочитал. Но супруга сама из военной семьи, знала, за кого выходила замуж.
— В Чечне было страшно?
— Некогда было пугаться. Понимаешь, современное боестолкновение — почти всегда неожиданное и очень скоротечное. Если под боем понимать непосредственный огневой контакт с противником, то за два месяца командировки в бою я провёл минут, может быть, двадцать. И это находясь в передовых порядках. Всё остальное время ты перемещаешься, занимаешь огневые позиции, окапываешься, организуешь охранение, обеспечение тем и этим, получаешь и разгружаешь боеприпасы, плюс покормить матроса, помыть матроса, проследить, чтобы хотя бы пару часов матрос поспал, и ещё миллион задач, которые стоят перед тобой.
— Ты видел результаты своей работы? Например, людей, которых твоя батарея...
— Убила? Нет, не видел. Но я прекрасно понимаю, какой вклад мы внесли и что моя батарея там делала. И... Представь командира мотострелковой роты. У него есть приказ: привести свою роту из пункта "А" в пункт "Б". Привести в очень короткий срок. Вот рота выдвинулась. По дороге командир видит на холме дом. Командир понимает, что место для засады идеальное. И что если он пошлёт разведку — потеряет время и не выполнит приказ оказаться в пункте "Б" во столько часов и минут. Если пойдёт дальше, то может потерять людей, которые стоят рядом с ним сейчас, ситуацию прекрасно понимают и внимательно на командира смотрят. И что делать? Как бы ты поступил на его месте?
— Ой, не знаю. К счастью, я не на его месте... А как правильно поступить в такой ситуации?
— Правильно юридически? Человечески? Правильно по-военному? Здесь абсолютно разные ответы.
— Как поступил тот командир роты, о котором мы говорим?
— Он поступил правильно. У него не было времени на разведку, но у него была миномётная батарея. Батарея быстро разнесла этот дом, рота пошла дальше, дошла до позиции без потерь. Кто был в этом доме, гражданские или боевики, и был ли там кто-нибудь, я не знаю. Вообще понятия "правильно" или "неправильно" на войне имеют совсем иной смысл, чем в мирной жизни.
В Чечне один мой матрос как-то поступил правильно. Во время операции в горах матрос неудачно спрыгнул с обрыва, у него начала болеть нога. Он никому ничего не сказал, иначе его бы, конечно, оставили. Но он никому ничего не сказал. Пошёл, потащил на себе ещё и миномётный вьюк. Километров пять прошёл, а потом стал сознание терять и падать. Нога у него оказалась сломана.
— Офигеть. Пять километров со сломанной ногой?!
— Ага. И с миномётным вьюком на горбу. На таком бессмысленном занятии, как война, смысл многих поступков — совсем иной, чем в мирное время.
— Война — бессмысленное занятие?
— Самое бессмысленное, которое только есть на свете. Я в Чечне об этом думал. Проезжаешь мимо разрушенного дома, у него стена упала. Видишь квартиру, там стол, книжки, точно такие же, какие у тебя дома на полках стоят, детская кроватка висит, за арматуру зацепилась... И что стало с людьми, жившими в этой квартире? Война — глупость. В ней нет никакого смысла и нет никакого оправдания. Но самое страшное, что умеют делать люди, — это забывать. Ты рассказывал о своих впечатлениях от того, как из Московско-Минской в Чечню батальон отправляли? Про запах валокордина на КПП, про родителей с лицами как на похоронах?
А помнишь, как родители квартиры продавали и в Чечню ехали, своих детей, брошенных государством, выкупать?
— Помню. Ужасно это было.
— Ужасно. Но ещё ужасней, что сегодня такие же родители таких же солдат-матросов ездят на машинах с надписью "Можем повторить". Вот это ужасно. Не надо повторять войну. И не надо гордиться тем, что мы можем её повторить. Надо гордиться тем, что мы можем войну не допустить. Вот это — истинная ценность.