Председатель правления банка "Европейский" Богдан Яровой − о панической атаке в пятницу, 13 декабря, когда рухнул "Инвестбанк", сделке с банком "Санкт-Петербург" и о том, почему общая неуверенность финансовой системы обесценивает банковский капитал.
− В середине декабря в Калининграде случился банковский кризис, связанный с отзывом лицензии у Инвестбанка. Под паническую атаку попали ряд кредитных организаций, в том числе "Европейский". Сейчас можно получить какие-то объяснения, почему ваш банк тоже оказался под ударом?
− "Европейский" действительно был одним из тех, кто попал в эту турбулентность. Слишком высока была удельная доля Инвестбанка в региональных финансовых делах − большое количество вкладчиков, достаточно большое количество предприятий, очень большие средства там находились. Поэтому включился механизм массового недоверия, который еще и подогревался. Неординарные события порождают некие цепные реакции: люди реагируют на те новости, которые в обычной жизни пропускают мимо ушей или обсуждают в кругу друзей. Не всем удается сохранять стойкость и придерживаться линии поведения вне зависимости от внешних обстоятельств.
− Насколько была сильна угроза для "Европейского"? Представитель Банка России по Калининградской области Ирина Петрова прямо признавала позже, что опасность была серьезной.
− История не терпит сослагательных наклонений, мы там, где мы есть сегодня. Что касается сложности ситуации, тут вопрос даже не в банке "Европейский". Вопрос в том, что ни один банк не выдержит, когда порядка пяти тысяч ежедневных транзакций превращаются в 10 или 15 тысяч. Если происходит подобная эскалация, она может привести к потере устойчивости любой бизнес-структуры.
− Каков был "результат" паники для "Европейского"?
− Мы теряли порядка 30 процентов пассивов, больше трех миллиардов. Я не буду точные цифры называть, но около 600 миллионов рублей мы выдали наличными за один день и осуществили более 2,5 млрд безналичных платежей. Гораздо более крупные банки не выдерживали и трети высоты волны, которую выдержали мы.
Причем мы закрыли пятницу, 13 декабря 2013 года, не имея ни рубля на картотеке − провели все платежи, выдали все деньги, которые люди хотели получить. Но надо оценивать успех выхода из этой ситуации, не только рассуждая на тему того, какой хороший банк. Активное участие и поддержка со стороны Центрального банка и той части клиентов, которые действительно нас ценят, помогли вернуть привычный ритм работы.
− Ну вы ведь сами попросили клиентов о помощи?
− Это неправда.
− Прошло же знаменитое собрание клиентов "Европейского", где банк обратился с просьбой…
− Совершенно верно. В субботу (14 декабря 2013 года. − авт.) утром мне начали поступать звонки от клиентов. Во-первых, они положительно восприняли то, что мы сделали те платежи, которые они ввели в систему, например, по интернет-банку, или выдали наличные. Стресс нагнетается на фоне ожидания какого-то события, а когда оно не случилось, моментально уходит. Человек, который получил значительную сумму в кассе, выходя из банка, перестает понимать, зачем он это сделал, начинает думать, что дальше с этим хозяйством делать, куда его нести − или домой, или в другой банк, или − куда?..
То же самое произошло с безналичными переводами. Поэтому мне начали задавать вопросы о том, что сделать для того, чтобы эта история не разрасталась, не переходила на партнеров по бизнесу, заявлялось о готовности выступить инициаторами смены настроений и понижения градуса напряженности вокруг банка. Мы организовали встречу с клиентами, что для нас было одновременно и важно, и рискованно. Надо отдать должное большинству участников, они были последовательными, и мы с огромной благодарностью относимся к этому событию.
− Какие практические шаги предлагались?
− Они были достаточно простыми с точки зрения реализации и очень сложными с точки зрения "разобраться с самим собой". Мы нормально обслуживали операционную деятельность, но видели нарастание кризиса. Когда вдруг до истечения срока человек приходит и расторгает договор вклада, невзирая на штрафные санкции, на то, что он не понимает, что с этими деньгами дальше делать.
Были случаи, когда клиенты просто останавливали поток платежей, писали письма со словами "просим не перечислять деньги на счета банка "Европейский", не принимались к оплате карты, эмитированные нашим банком. Производились списания ста процентов остатков средств вне рамок обычной хозяйственной деятельности — например, миллион триста тридцать пять тысяч 258 рублей 45 копеек перевести на счет в другом банке. Поэтому на встрече с клиентами мы попросили прекратить подобные неадекватные, скажем так, транзакции.
− Вы просили вернуть кредиты раньше срока − такая практика широко применялась банками во время финансового кризиса 2008-2009 годов?
− У нас было несколько клиентов, с которыми мы похожие переговоры вели, но массового обращения на эту тему не было. Сразу хочу сказать, что мы разговаривали только с теми, для кого внеплановое погашение кредита не влияло на операционную деятельность. И понимание, которое встретили, особенно ценно. Мы действовали таким образом, чтобы, разрешая проблему банка, не создавать проблему клиенту.
− А вообще как вы относитесь к такой практике?
− На самом деле мы разные сценарии рассматривали, но не было ситуации, которая требовала неадекватных действий с нашей стороны, вроде досрочного погашения кредита. Хотя, знаете, в рамках взаимодействия по кредитованию всегда есть условия, которые, ну, скажем мягко, не полностью выполняются обеими сторонами. И заемщиком они чаще не выполняются, чем банком. У нас всегда есть формальное право найти какую-то запятую или отклонение, которое дает нам юридическое основание досрочного расторжения кредитного договора, но, еще раз говорю, ситуация не выглядела таким образом, чтобы нам надо было пользоваться этим рычагом.
− Ситуация, однако, выглядела плачевно. Если вспомнить лично ваше состояние и состояние окружающих вас людей, да и окружающей среды, то обстановка была эмоционально накаленная. Казалось, что сорваться в неадекватное поведение ничего не стоит и все, в общем-то, поймут, почему это происходит.
− Если говорить об этой истории, как о неком социальном эксперименте, сначала мы были удивлены, какой фактор недоверия вдруг возник к нам на ровном месте. Но гораздо приятнее мы были удивлены теми событиями, которые развернулись потом. Мы видели дружественные действия в отношении банка от клиентов, даже те, о которых мы не договаривались и о которых вряд ли можно договориться.
Я говорю, в том числе, и о решении калининградских журналистов объявить мораторий на информацию о проблемах банков. Эта информационная пауза помогла замедлить нарастающую панику и дала возможность калининградцам оценить ситуацию, за это я очень благодарен, в том числе, вашей медиагруппе "Западная пресса".
− Да, ведь банк − не ваш конкретно, а как финансовая организация, − не самое дружественное учреждение в принципе. Продажа денег − доходный бизнес, а деньги у нас продаются дорого…
− Мы коммерческая организация, и зачастую, если говорить о кредитовании, наши интересы конфликтуют в рамках этого процесса, но мы всегда старались быть банком с человеческим лицом.
− Мы уже упоминали кризис 2008 года. В то время я несколько раз слышала истории вроде той, что "единственный банк, который дал мне кредит, был "Европейский". Как это тогда у вас получилось?
− Я бы сказал, что самый мощный импульс развития и роста мы получили как раз в 2008 году, так как стояли несколько в стороне от бушевавшей стихии. Требования о досрочном возврате кредитов, кстати, - тогда было новое явление. В каждом кризисе есть что-то новое, чего не было в алгоритме выхода из прежних сложных ситуаций. Мы действительно охотно шли навстречу клиентам, которые были одновременно заемщиками нашего банка и другого банка, который пытался изъять средства досрочно.
− И за счет чего вы это делали?
- Традиционно нашей линией поведения было консервативное отношение к структуре баланса, иными словами, мы всегда имели достаточно большие резервы, которые не были задействованы в рискованных операциях или, скажем, в активных операциях. Это и в 1998 году, и в 2008 м, да, собственно говоря, и в 2013-м нам очень помогло.
− Вы не подтверждали публично, но хронология продажи "Европейского" банку "Санкт-Петербург" говорит о том, что декабрьские события подтолкнули это решение. Или я ошибаюсь?
− Нет, вы не ошибаетесь. Эти события стали неким катализатором и ускорили решение. Начиная с осени мы жили в условиях, когда за неделю две-три лицензии отзывалось. Причем это были очень разные случаи — крупный Мастер банк или какой-то небольшой провинциальный. Информационный фон сильно давил, это был уже явный и однозначный сигнал, что процесс консолидации и вывода с рынка нечистоплотных игроков вошел в активную фазу. И то, что этот процесс будет продолжаться, тоже очевидно. В таких обстоятельствах рисковать доверием, репутацией, ну и всем остальным, что представляет ценность для акционеров, работников, клиентов, просто не имело смысла.
− Как можно назвать сделку − слиянием, поглощением?
− Знаете, наверное, точный термин будет ясен, когда пройдет два-три года, но сейчас это сделка по продаже акций банка более крупному игроку. Я бы так это назвал. Произошла продажа 100 процентного пакета акций. Взаимные интересы сошлись в одной точке.
− Для меня ключевой вопрос − почему именно банк "Санкт-Петербург». Меня настораживает, что его репутационная история не самая безупречная в Калининграде.
− Скажите, что вас смущает?
− Во первых, меня смущает возможная история повторения Инвестбанка. Когда чистенький региональный банк был куплен для того, чтобы укрыться под его вывеской и осуществлять деятельность в интересах владельцев, а не клиентов и вкладчиков. Во вторых, именно банк "Санкт-Петербург", являясь основным кредитором КД авиа, заявил о его банкротстве, нарушив соглашение с другими кредиторами, которые - как писала пресса - заявляли о намерении вытащить авиаперевозчика из финансовой ямы.
− Я не могу комментировать взаимоотношения с КД авиа, наверняка у них есть разная трактовка. Но задайте вопрос — какую выгоду банк "Санкт-Петербург" получил от банкротства? По-моему, никакой. Я считаю, что ни один процесс силового возврата кредита не имеет положительного освещения. Кто крайний? Крайний — банк. Ни один дефолтный заемщик не признает свои ошибки в корпоративном управлении, финансовом управлении, качестве ведения бизнеса и так далее. Эта история универсальная. Найдите тех, с кем у нас были судебные тяжбы, в наш адрес скажут то же самое.
− Ну, а почему мы выбрали банк "Санкт-Петербург"?
− Был субъективный фактор нашего знакомства, обмена мнениями по поводу того, например, как будет выглядеть экономический ландшафт Калининграда на фоне противоречивых событий - окончания действия части закона об особой экономической зоне и одновременно наращивания активности, связанной с чемпионатом мира по футболу… Объективный заключается в том, что "Санкт-Петербург" де-факто региональный банк, его финансы вращаются в основном на северо-западе. Нашим альянсом мы помогаем друг другу начать некую новую страницу общей истории, которая может быть более привлекательной.
− Не испытываете когнитивного диссонанса? Получается, калининградские бизнесмены помогали банку "Европейский", а помогли банку "Санкт-Петербург"? Может быть, банку "Санкт-Петербург" они бы не стали помогать?
− Тут ведь знаете, остается вопрос, кто кому помог. Я уже сказал, что не было ситуации, когда, не приди банк "Санкт-Петербург", и все бы завалилось. С другой стороны, мы понимали, что, не смотря на эту двух-трехдневную поддержку, люди все равно находятся в тревоге относительно того, что будет дальше. И, скажем, случись еще одна волна, начнись второй этап событий, которые пришлись на пятницу, 13-е, и тогда уже достаточно сложно прогнозировать ситуацию. Поэтому я считаю, что решение с участием банка "Санкт-Петербург" помогло снять долгосрочный градус тревоги.
− Это ответ. Скажите, пожалуйста, судьбы у локальных банков в России, выходит, нет? Получается, в Калининграде почти не осталось местных банков?
− А ваши представления о нашей "местности" на чем основаны?
− Вы меня поймали! Не знаю, на том, наверное, что Яровой местный, что учредители - местные… Я не клиент и не вкладчик "Европейского" — не было повода задумываться…
− Учредителей местных было на 30%. Еще 20% — это скандинавский инвестфонд, и остальные проценты у московских акционеров. В этом смысле глубоко местным банк не был. "Местный" объясняется не структурой акционерного капитала, а двумя вещами. Первая — тем, где находится центр принятия решений, вторая — степенью преданности каким-то особенностям жизни в регионе. Вот кто эту модель выдерживает, тот и является местным банком.
− Богдан Витальевич, теперь мой наивный вопрос. Что можно продать в банке? Банк — это в большой степени интеллектуальный труд. А интеллектуальный труд у нас в стране почти ничего не стоит. К нему и понятие "бренд" тоже относится.
− Да, как мы говорим, в банке средства производства и оборотный капитал представлен только деньгами. Поэтому в структуре баланса есть достаточно понятная статья, как то собственные средства банка - это взнос его учредителя, акционеров, плюс накопленная прибыль. Это сегодня главный индикатор оценки стоимости банка, который умножается на рыночный коэффициент, то есть тот коэффициент, благодаря которому инвесторы оценивают банки на рынке.
− Та самая EBITDA?
− Нет, EBITDA в банках не считают. Это капитал, умноженный на так называемый рыночный мультипликатор. Поэтому есть стоимость банка по балансу, а дальше — опять же в зависимости от состояния рынка — оценивается каждый конкретный банк. Естественно, делается его внутренняя оценка на предмет качества активов, качества клиентской базы, его рыночных позиций, технологий.
− И что же, вы продали с выгодой?
− За нашу короткую историю рынок очень по-разному оценивал банки. Были времена, когда к капиталу, который отражен в балансе, давали коэффициент 4 или 5. То есть фактически банк стоил в четыре раза дороже, чем на бумаге. Сейчас мы в обратной точке находимся, когда дают от 0,3 до 0,6 к капиталу. Сегодняшний лидер - Сбербанк. Его рыночная стоимость равна стоимости по балансу, это коэффициент 1.
Конечно, это тоже элемент неполного доверия к системе, инвесторы понимают, что в системе в целом много проблем. И до того момента, пока не пройдет очистка от недобросовестных игроков, пока не подвергнутся аудиту и переоценке активы банков, наверное, рынок будет такой.
− Говоря более понятным языком, вы не в самый выгодный момент продали банк? Или вообще в невыгодный?
− Смотря какой временной горизонт рассматривать. Если бы мы рассуждали о продаже, когда коэффициент был четыре, то тогда капитал банка был в пять раз меньше. Поэтому стоило ли тогда это делать? А если говорить, что рано продал — тут я говорю, надо посмотреть, что будет в течение следующих двух лет, может быть, мы придем к еще более низким индикаторам, соответственно, наше решение будет супервыгодным. Значит, это было просто разумное решение, принятое в нужный момент.
− Кстати, банк "Санкт-Петербург" публичный, котируется на российской бирже, его деятельность должна быть прозрачна. "Европейский" теперь тоже исполняет правила публичной компании?
- Поскольку мы являемся дочерним банком, будем попадать в общую картину банка "Санкт-Петербург" через консолидированную отчетность. Наши показатели будут интегрироваться в общий объем данных, который предоставляется инвесторам. Но и благодаря регулятору в лице Центрального банка России сегодня желающие узнать что-то о любом банке могут получить такой объем информации, что никаких секретов вообще не останется. Причем планка этих требований постоянно растет, просто надо иметь желание эту информацию читать.
− Это то, о чем я спрашиваю, узнавая об Инвестбанке из интернета. Удивление — слишком мягкое слово в адрес тех, кто нес туда деньги.
- В нашем обществе проще опереться на мнение человека, которому в какой-то степени доверяешь, нежели вникать в тяжеловесные финансовые отчеты, аналитические записки. Надо иметь достаточный уровень финансовой грамотности, чтобы анализировать балансы банка и его отчетность.
− Да полно изданий, которые за тебя это делают!
− Таков механизм коммуникации в обществе. Взять опять же нашу историю. Все считали, что банк местный — и вы тоже, − стереотип такой работал. И вдруг в разгар событий 13 декабря появляется информация, мол, ох, оказывается, это банк, в котором кипрские оффшоры сидят! А на самом деле это компания, специально созданная под инвестиции, — они были сделаны из серьезного скандинавского фонда, который котируется на бирже. Просто структура транснациональных сделок такова, что делается на территории с более выгодным налогообложением, но с высокой степенью прозрачности. Значит, опять-таки, это вопрос интерпретации событий в конкретный момент времени и в конкретной аудитории.
− Вы сознательно ограничиваетесь видением перспективы двух-трех лет? А дальше?
− Видится достаточно активная позиция банка в регионе, сложнее, наверное, сказать, в какой организационно-правовой форме это будет, будет ли банк самостоятельным. Дело в том, что для самостоятельного банка нужна большая идея. Она не может ограничиваться каким-то среднестатистическим ростом по рынку, и в этом смысле мы адекватно понимаем свою роль.
Мы обсуждаем идеи в этом смысле, но более логичным пока выглядит задача максимального сближения стандартов банка "Санкт-Петербург" и банка "Европейский" с последующим принятием стратегического решения. Что касается сближения стандартов, я хочу сказать, что "Санкт-Петербург" - продвинутый банк, у него очень хорошая продуктовая линейка, сбалансированная по качеству между решениями для бизнеса и решениями для частных клиентов. По бизнес-моделям мы очень похожи, другой вопрос, что сегодня мы не имеем таких рыночных возможностей, которые имеет банк "Санкт-Петербург" в силу своего размера и стадии эволюции.
− А вы не почувствовали, когда объявили о продаже банка на встрече с клиентами в "Рэдиссоне", что в воздухе повисла настороженность?
− Я не могу читать мысли, никто не озвучивал, что есть настороженность. При этом и я, и наша команда, и банк "Санкт-Петербург" четко осознаем, что никакими словами мы не убедим сомневающихся в том, что это событие имеет позитивный эффект, пока не докажем это на деле. Нам важно сохранить атмосферу, скорость, систему надежности, которая нас отличала на рынке, и при этом что-то добавить по масштабу.
− Вы никуда не собираетесь уходить со своего поста?
− Не собираюсь пока, хотя нет ничего вечного под луной. Мне, наоборот, работать стало интересней. У нас, может быть, было больше возможностей самостоятельно тут свое будущее лепить, но, с другой стороны, мы ведь заходили на территорию, где рос риск, и он лежал на моих плечах, на команде, ведь не только я один был гарантом стабильности.