Кровь, порох и водка: артиллерист Сергей Цыбульняк — о том, как погибали и выживали на афганской войне

15 февраля исполняется 30 лет со дня вывода советских войск из Афганистана. О том, как и с кем мы воевали в этой стране, рассказывает подполковник запаса, артиллерист Сергей Цыбульняк. Он служил там в 1981–1984 годах.

— Можно было отказаться от этой командировки?

— Да, выбор был. Но я поехал вместо отказавшегося офицера. В конце 1981-го офицеров для отправки в Афганистан на два года набирали из группы советских войск в Германии, Польше, Венгрии и Чехословакии. Там были наиболее подготовленные кадры. В первые годы мы столкнулись с низкой квалификацией специалистов — например, артиллеристов, откомандированных в Афганистан. Мягко говоря, советская артиллерия стреляла не точно. Могли и промазать, могли и по своим... А в группах войск практики было больше.

— Вы служили в Германии?

— Да. Начинал в Стендале, потом Магдебургский полигон. Я был командиром артвзвода. Должны были уже повысить, и тут пришла разнарядка на артиллериста. По неписаному правилу в Афганистан не отправляли тех, у кого были дети. И тут бах — у офицера, который должен был ехать, родился ребёнок. У меня детей не было. Однажды утром я шёл по военному городку, и вдруг мне парторг полка кричит: "Не хочешь в Афган съездить?". Я ему ответил: "Да хоть завтра!". Ну и завтра я поехал. Вначале в дивизию, а потом...

Без всяких сожалений. Я же офицер: приказали — поехал. Война — твоя профессия. Более того, мы тогда рвались в горячие точки, как сегодня сказали бы. Когда в 1979 году началась война Китая с Вьетнамом, мы ещё в училище учились. И все рапорта написали с просьбой отправить нас во Вьетнам.

— Как отнеслись родные и близкие к новости, что вы едете в Афганистан?

— Ну как, как... Слёзы... Жена сказала, что я думаю только о себе... А что делать? Мне дали отпуск. Отгулял свои сорок пять суток. Прослушал выступление генерала о том, как надо себя вести в Афганистане. О том, что нельзя никуда ходить, а как только стемнеет, надо соблюдать полную светомаскировку. Даже в местах своей постоянной дислокации. Потому что со всех сторон может просто так прилететь.

13 декабря 1981 года я пересёк границу. На нас, артиллеристов, тогда молились: без артиллерии и вертолётов там никуда. В Кабул мы прилетели под вечер. Палаточный городок рядом с аэродромом. Всё это — внутри мощно охраняемого периметра. Но то там стрельба, то с другой стороны трассеры полетели... И что там эта палатка? Её иголкой проткнуть можно, от пули не защитит. А у тебя оружия нет, и это очень неприятно. Чувствуешь себя совсем незащищённым. Страшно. 

Из Кабула я поехал к месту службы. Вначале в Баграм, в штаб дивизии, а затем — в Джабаль-Уссарадж. Сидишь в БТР, зажатый между вооружёнными бойцами, а у тебя даже пистолета нет. Очень неуютно. Сидишь и думаешь: даже застрелиться нечем. 

В Баграме получал назначение. Из штаба вышел старший лейтенант-артиллерист. Уже орденская колодочка медали "За отвагу" у него на груди. Спрашивает: "Куда тебя?". Отвечаю: "177-й, Панджшерское". — "О! Пойдём, покажу тебе твой полк". — "Как так покажешь, до него же ещё километры ехать и ехать?". Уже темнело. Он мне показал направление. Где-то вдалеке реактивные снаряды летают, трассеры с обеих сторон, выстрелы... "Вот он, — говорит, — твой полк. Воюет ещё". Я тогда ещё подумал: "Да, блин. Попал в весёлое местечко..." Но по молодости было что-то... авантюризм какой-то.

— Вы помните свой первый бой?

— Артиллерия стреляет на 15 километров. Но схема такая: один офицер остаётся с орудиями, а второй, корректировщик, идёт на самый что ни на есть передний край. Вот мы и ходили с пехотой в первых рядах. Три бойца с тобой. Один связист, другие вещмешки таскают и тебя охраняют. Идём с командиром роты. Только обстрел начинается — все за камни попрячутся, зароются, носа не показывают, а у тебя самая работа начинается. Ищешь, откуда по нам стреляют. Из приборов — карта и карандаш. Начинаешь корректировать, иногда чисто интуитивно, потому что просто не видишь, кто и откуда по тебе стреляет. Вот знания и опыт, полученные в Германии, и пригодились.

А первый бой... Мы приехали в расположение. Прямо туда, куда коллега-артиллерист показывал. И тут по полку опять начали стрелять. Сразу двух бойцов убили. Бойцы в палатках жили, досками от ящиков с боеприпасами их обивали, но это мало помогало. Офицеры жили в щитовых домиках. Их тоже насквозь прошивало.

Все орудия в полку были ещё времён Великой Отечественной. Гаубицы М-30, 122- миллиметровые, образца 1938 года. После каждой операции их в рембат отвозили. Когда по нам опять начали "духи" стрелять, в полку не было ни одного орудия, да ещё и все офицеры — новички. Ну и вечер перед этим сыграл свою роль.

— Каким образом?

— Ну... встреча вновь прибывших и прощание с теми, кто уезжает. Наутро все "больные", понятное дело. Когда по полку опять начали стрелять, меня вызвал начальник штаба: "Ты самый сейчас трезвый, давай, вперёд. Там миномётчики что-то начудили..."

Действительно начудили. Наша разведрота пошла выбивать "духов", которые по полку стреляли. А миномётчики, которые её поддерживали, сбились с прицела — вначале вообще никуда попасть не могли, а потом попали по своим. Четыре солдата погибли.

Начальник штаба говорит: "Разворачивай орудия!". А я ему: "Нечего мне разворачивать — всё в рембате!".

В полку был взвод реактивных установок. Но его командир в тот день уехал в Кабул за получкой. Запер все приборы в бункере и уехал. В том числе и такой прибор, как буссоль, а без него к карте не привяжешься. Выбили дверь в бункере. Били из реактивных систем практически прямой наводкой. Разведчики дымом указывали своё местоположение. Снарядов десять выпустили, дали разведчикам сделать свою работу. Вечером они с гор спустились — всю миномётную батарею отдубасили, а нам сказали спасибо. 

— Как вы тогда относились к словами "интернациональный долг"? Как вам объясняли необходимость присутствия советских войск в Афганистане?

— Как и подавляющее большинство — никак. Мне дали приказ, я пошёл его выполнять. А там уже не важно — интернациональный долг или какой-то другой. Объясняли необходимость нашего присутствия очень просто: чтобы в Афганистане не было американцев с их ракетами, чтобы не было исламского фундаментализма. Ну и борьба с терроризмом. 

— Как вы оцениваете душманов как противников? У них не было авиации, артиллерии, тяжёлого вооружения...

— Артиллерия у них была — афганская армия им "дарила". В переносном, понятное дело, смысле. В Паджшерском ущелье, фактически принадлежавшем полевому командиру Ахмаду Шаху Масуду, нашли драгоценные камни, на них он оружие и покупал. Оно шло через Пакистан. 

Но моджахед моджахеду рознь. Они между собой за власть частенько дрались. Я это сам видел — у меня вся долина перед глазами была. Как начнут, я им пару снарядиков и кидану. Вначале по одним, потом по другим. 

Некоторые моджахеды даже с ППШ (автомат советского производства времён Великой Отечественной войны — прим. автора) ещё бегали. У них звук стрельбы неприятный — тявкающий. На этот звук мы сразу обрушивали всё, что у нас было. 

С серьёзными бандами, такими, как партизанские подразделения Хекматияра, приходилось тяжело. Они каждую тропинку знали. 

— Проводилась ли какая-то психологическая подготовка среди солдат?

— Да какая там психологическая подготовка! Политинформации проводили: они все плохие, мы все хорошие. Все всё понимали, все хотели выжить. Отсюда и жестокость. Когда кишлак зачищали, солдаты, которые уже в операциях поучаствовать успели, особо не раздумывали. Вначале гранату бросали, и им всё равно было, кто там мог прятаться: душман или ребёнок. Я однажды как артиллерийский корректировщик на такую операцию попал. Сказал командиру роты: "Смотри, что твои творят". А он мне: "Слушай, не заморачивайся. Все они там душманы..."

Женщины и дети обычно прятались при нашем появлении, особенно когда большая операция — например, силами дивизии. Понятно, откуда они знали. Как союзники афганская армия никакая. Изначально они впереди нас должны были идти. Но пять минут — и они растворились все, разбежались. Только мы залегли — смотрим: впереди нас с гор колонна спускается. Кто такие? Царандой (афганская милиция — прим. автора), не царандой? Запрашиваем штаб. Нам отвечают, что никого из наших там не должно быть. Не должно — значит, и не будет. Мы открывали огонь. И неизвестно, кто там был...

Мы даже операции планировали так: проводим накануне совещание, "союзники" присутствуют. Рисуем что-то на карте, показываем, кто откуда и куда идти будет. "Союзники" уходят, и через полчаса командир полка опять всех собирает: на самом деле мы пойдём совсем в другом направлении.

Но в кишлаках часто знали, что мы идём. На огне стоит казан, курица варится. А людей нет. 

Мне кажется, что местное население к нам относилось хорошо. Километрах в пяти от нас был населённый пункт Таджикан. Мы туда за продуктами ездили. За промтоварами. Ну и за водкой. Правда, потом выяснилось, что все духанщики, владельцы лавок работали на разведку Ахмада Шаха Масуда. Но мы населению помогали. Колонны ходили к ним с гуманитарной помощью. Даже деревья какие-то сажали, аллеи дружбы.

У меня батарея, шесть орудий, на охране полка стояла. Там была зона, километров восемь, в которой никто не жил, вся перепаханная снарядами. Не дай бог, один выстрел оттуда — и от нас летит всё что есть. Мы за этой зоной наблюдали. Видим — караван идёт. Мирные, не мирные? Кто там разбираться будет... Запросишь командование, они говорят: мы не знаем, шарахни по ним. Один раз мне сказали "шарахни", а я вижу: явно торжество какое-то — может, свадьба, может, ещё что... Разобрался, доложил. Стрелять не стали. 

— Расскажите о бытовых условиях службы.

— Кормили хорошо. Картошка у нас была сухая — хлопья. Тушёнка сороковых годов. А ещё какое-то странное мясо красного цвета. То ли бизона, то ли кенгуру. Кубиками нарезанное. Жёсткое до невозможности. Мы по три часа его варили. Может, с войны на Земле Франца Иосифа осталось, не знаю. Но нормально, не голодали. А когда на операцию шли — получали сухой паёк: тушёнка, каши, сухари.

— А были приметы, традиции? Амулеты?

— Перед операцией нельзя было бриться. Примета плохая. У каждого в кармане свой амулет лежал: письмо из дома, фотография близких, крестик... Обязательная традиция — прийти с операции и выпить с разведчиками водки. 

В мои годы без артиллерии никто никуда в Афганистане не шёл. Даже когда окружат — они все залегли, а ты корректируй огонь. Высовываешься. С биноклем нельзя, можно пулю в глаз получить, кокарду нельзя по той же причине. И солдаты от тебя ни на шаг не отходят. Пописать, простите, невозможно — обязательно за тобой кто-нибудь увяжется. Мы одного года были. Мне 23, им по 20.

Отдельная история — некоторые прапорщики. Продавали всё: ящики, гильзы от снарядов. Там любой металл очень ценился. Подобьют машину — они её за день на болты разбирают. А гильзы — цветной металл — вообще хорошо покупались. Хуже всего, что "духи" из этих гильз фугасы потом делали. 

Те, кто на постах стоял, солярку "духам" продавали. Пошёл что-то продавать, не поделили, поругались — солдата и застрелили. Таких потерь было много. Очень много. В бою меньше погибало. Где-то полез за фруктами, овощами, там пошёл за водкой, а тот вообще погулять решил. Ну и не возвращались. Глупость.

Сами они не пили, а нам продавали "шароп" — местный самогон. Бросишь кусок сахара, если посинеет — значит, нельзя пить. Но в основном продавали более-менее качественный. Знали: если что-то случится — мало не покажется. 

Не все поставки в Афганистан самолётами шли, некоторые грузы везли колоннами. Водку — ящиками. Кому война, а кому мать родна. На границах наши "комендачи" проверяли колонны, водку искали. Сейчас нацепили на себя ордена...

Водку продавали по 25 чеков Внешторгбанка. Своим же офицерам. В основном этим занимались тыловики: они часто туда-сюда ездили. В бензобаках везли, в боеприпасах. Снаряды выкинут из ящиков, туда — водку.

— Помните, как улетали из Кабула домой?

— Как из Кабула — не помню. Там я уже почти в Союзе был. А вот когда из полка уезжал, когда мой сменщик приехал, очень хорошо помню. Тоскливо и жалко было уезжать. Все друзья там оставались. Но... Привязали метлу к БТР. Тоже традиция такая была: из палок метлу делали, она за тобой следы заметала...