Анатолий Васильевич Мамаев приехал в советскую Кёнигсбергскую область весной 1946-го. Тогда ему было шесть лет. Калининградец рассказывает, как жили в первые послевоенные годы.
«Отец, лётчик, после войны служил в штабе 11-го истребительного авиационного корпуса в посёлке Гросскурен. Сейчас это Приморье. В Кёнигсбергскую область мы с мамой ехали через территории, на которых недавно шли боевые действия. Люди жили в землянках. Город — сплошные развалины. Я запомнил покорёженные мотоциклы и велосипеды, валяющиеся на улицах.
Гросскурен
Посёлок достался нам неразрушенным: огороды, цветочки, ухоженные дома под красными черепичными крышами. Просто идиллия. Здесь жили немцы: старики, женщины и дети. Молодых мужчин практически не было, только инвалиды.
Постепенно приезжали семьи военных. Наши женщины брали немок на работу: убирать, ухаживать за детьми. А ещё фрау шили нашим очень красивые платья. Немки очень аккуратные и ухоженные.
Платье на ней могло быть старое и штопаное, но чистое и выглаженное. Обязательно передник и косынка, спереди завязанная крупным узлом.
Немки работали в основном за еду. Тот, кому удавалось трудоустроиться, в день получал 400 граммов хлеба и, если повезёт — миску похлёбки. Такая работа считалась удачей.
Женщины быстро нашли общий язык, а вот дети… Среди нас были 14-15 летние, прошедшие с отцами полвойны. Для них все немцы были фашистами. Их ненависть передавалась нам, малышне. Никакой дружбы между нами и немцами-сверстниками быть не могло.
Манфред
Летом по посёлку мы бегали босиком, в трусах и майках. Одно из развлечений — плавание по пруду в цинковой ванне, пулевые пробоины в которой заткнули деревянными затычками.
Манфреду, нашему ровеснику, взрослые не давали к нам подходить — как и другим немецким детям. Боялись. Но в тот день не доглядели, и он подошёл. Чистенький, аккуратный, в вельветовых шортиках, белой рубашке и деревянных башмаках-колодках. Попросился поплавать в корыте.
Мы согласились и даже помогли ему устроиться в ванне.
Он и поплыл. Манфред не знал, что втихаря мы вынули затычки. Он начал тонуть на середине пруда, глубина которого была неизвестна ни нам, ни Манфреду.
Заорал, позвал муттер, перевернулся. Ему было по горло. Под наш хохот он выбрался на берег. Прибежали две немки и надавали по попам всем: и Манфреду, и нам. Одной из женщин была его мать.
Мы были возмущены. Нас, русских, немка отшлёпала?! В посёлке мы играли в войну с настоящими винтовками «маузер» — незаряженными, зато были штыки. Вот с ними и с криками «ура» мы побежали к дому Манфреда. Его мать вышла на крыльцо, быстро нас разоружила и опять надавала по мягким местам. Это был вообще позор.
Мы пошли к Вадиму, 15-летнему сыну одного из офицеров. Вадима немцы боялись, а он их ненавидел. Зимой произошёл инцидент. Немецкие подростки пытались прогнать наших, катавшихся на коньках. Мол, пруд наш, и коньки наши: валите, русские, отсюда. Коньки, у наших, понятное дело, были немецкие. Подрались. Вадиму досталось.
Он сбегал домой, схватил свой трофейный пистолет — оружие было у любого пацана — вернулся к дому своего обидчика, вызвал его на улицу и выстрелил. Не знаю, убил или ранил…
Вместе с нами Вадим пришёл к дому Манфреда. Две немки стали перед ним на колени. Они просили не убивать их и не забирать мальчишку. Матери Манфреда среди них не было — она готовилась защищать сына.
Вадим погрозил им пальцем и ушёл. Немки вынесли все наши винтовки и штык-ножи, сложили всё это возле наших ног. Победа! Мы разобрали оружие и побежали играть. Манфреда в посёлке я больше не видел…
А ещё мы подкладывали немкам самодельные «мины». В латунную трубку от немецкого карниза засыпали порох из снарядов, закапывали её в огороде какой-нибудь фрау, из пороха же делали огневую дорожку. Когда немка ковырялась в огороде, дорожку поджигали. Раздавался громкий хлопок, сам «взрыв» был не опасен. Немка падала и закрывала голову руками. Весело…
«На нас немцы напали»
В тот день в посёлке хоронили разбившегося лётчика, и мы были предоставлены сами себе. Недалеко от посёлка, в современном Донском, в два ряда стояли на аэродроме немецкие истребители. Неповреждённые, с боезапасом. Они практически не охранялись. Мы туда часто залезали, как и в тот день.
Я сидел в одном самолёте, мой приятель в другом. Играли в лётчиков. Остальная ватага разряжала снаряды для авиапушек. Технология проста: бьёшь головкой снаряда сбоку по стальному рельсу, расшатываешь головку, высыпаешь из гильзы порох.
В тот день снаряд взорвался.
Я помню, как мой приятель пытался усадить своего раненого младшего брата на раму велосипеда.
У младшего распорот живот, выпадают внутренности, и старший запихивает их обратно. Стало страшно. Мы побежали в посёлок. Нам навстречу — солдаты. Конечно, они слышали взрыв. Мы им сказали, что на нас напали немцы. Я бежал вместе с мальчишкой, во время взрыва сидевшем в соседнем самолёте. Он только потом почувствовал, что ранен. Осколок вошёл ему в плечо, а вышел подмышкой, не задев сердца. Остальным повезло меньше. Одному глаз выбило и ногу оторвало, мы с этим мальчишкой потом на одной улице в Воздушном посёлке жили.
Воздушный посёлок
В конце лета 1946 отца перевели в Калининград. Мы переехали в Воздушный посёлок. Днём и ночью посёлок патрулировали автоматчики. Здесь не было немцев, их выселили и они сюда заходили только побираться и искать работу: вставить стёкла, наточить ножи… Побирались и взрослые, и дети, и им всегда подавали — краюшку хлеба, яичко или картофельные очистки.
Наши женщины сердобольные: не могли видеть ребёнка, который ходит с протянутой рукой и плачет.
А ещё на американских «студебеккерах» нас по выходным возили на море. Семьи офицеров со своими продуктами, подстилками, простынями дружно ехали в Светлогорск. Там всё это совместно расстилалось, накрывалось, съедалось… Ну и выпивалось. Очень дружно жили.
В послевоенном Калининграде продукты можно было получить только по карточкам и только самое необходимое. В городе процветали чёрные рынки, где продавалось всё: одежда, картины, посуда, еда.
Один такой рынок был возле парка Калинина — там, где сейчас цветы продают, другой — на пересечении нынешних Красной и Борзова.
Буханка хлеба там стоила сто рублей. Для сравнения: зарплата старшего офицера истребительного корпуса — более двух тысяч, это очень хорошие деньги. Гражданские получали меньше, были зарплаты и в пятьсот рублей, и в триста.
Время от времени власти устраивали на чёрных рынках облавы, товары конфисковывались, а продавцов привлекали к ответственности за спекуляцию.
Христос, несущий свой крест
Из Воздушного посёлка мы ходили в первую школу. Один учебник на шестерых: книги выдавали на группу учеников, которые жили по соседству. У меня — родная речь, у другого — арифметика, у третьего — русский язык. Сделал родную речь, идёшь с ней за арифметикой и так далее, по кругу.
Иногда заиграешься, вечером вспомнишь, что надо бы домашнее задание сделать, а у кого учебник — не помнишь.
Бегать по посёлку, искать? Не, лучше поиграю ещё немного.
Тетрадей не было. Отец со службы приносил серую газетную бумагу, разрезал на листы, чертил на них линейки и сшивал. Получалась вполне приличная тетрадь.
Зима 1946-47 годов была очень суровой. В школу мы ходили по трамвайным путям на нынешней Фестивальной аллее. Там стояло много белых немецких трамваев, в них лавочки вдоль бортов шли. И вот идём мы в школу, бегаем по этим трамваям, а нам навстречу — немцы с большими двухколёсными тележками. На тележках — трупы. Умерших немцы свозили к кирхе на проспекте Мира. Сейчас на её месте построили современную лютеранскую церковь.
Перед кирхой стоял памятник Христу, несущему свой крест. И надпись по-немецки: «Иди за мной».
Мы, мальчишки, всегда жалели Христа. Он такой маленький, а крест несёт такой большой.
Вот к этому памятнику и свозили умерших немцев. С немецкой аккуратностью их складывали в штабеля за кирхой. Мальчишеское любопытство гнало нас посмотреть на эти штабеля. Мёртвые немцы лежали голые, только на нижнюю часть тел надевали мешки из рогожи. В ту зиму одежда мёртвых была нужна живым. Когда стало потеплее, их там и похоронили, на католическом кладбище.
Старый боцман
Уже в пятидесятые я стал ходить в калининградский яхт-клуб. Эти походы были приятны и тем, что мы заходили в столовую ЦБК, где на столах стоял хлеб. Ешь сколько хочешь.
Стакан чая плюс густо намазанный бесплатной же горчицей хлеб — что может быть вкуснее?
В яхт-клубе были очень хорошие и очень дорогие яхты. Трофейные, разумеется. Присматривал за ними боцман–немец. Его никак не отпускали в Германию, он остался в Калининграде одним из немногих немецких специалистов. Боцман обиделся и поджёг один из эллингов с самыми роскошными яхтами. Они все сгорели.
Старый альбом
В 1949 отец подарил мне фотоаппарат «Комсомолец», я много снимал. Однажды на чердаке нашего дома я нашёл фотоальбом прежних жильцов. Часть снимков сохранил, например, открытку из Франции с корявой подписью и датой — 1940 год. Или фотографию китайской пагоды, подписанную на обороте аккуратным женским почерком. Как она оказалась в этом альбоме?
Анатолий Васильевич Мамаев рассказывал, как ходил на китобойце механиком. Евгения Волох приехала в наш город 26 июня 1945 года, тогда ей было девять лет. Евгения Ивановна вспоминала, как встретили семью на чужбине.