Калининградский союз "Чернобыль" подготовил к изданию книгу-документ, идею которой подсказала серия интервью с ликвидаторами, опубликованная на “Клопс”. Сборник “Чернобыль в нашей памяти” (12+) издаётся на грант регионального правительства. Автор большинства вошедших в него текстов — калининградский журналист Александр Адерихин. Вот что он рассказал:
В конце мая 1986-го меня вызвали в военкомат, прогнали через формальную медкомиссию и вручили повестку. На следующий день я должен был уехать в Чернобыль. Утром я стоял в военкоматовском дворе с рюкзаком за спиной и сильным похмельем в голове: проводили меня, как на фронт. Подошёл какой-то офицер и сказал, что впредь до особых распоряжений я могу идти домой — мне не хватило места в эшелоне ни тогда, ни на следующий день.
Только совсем недавно я узнал, почему мне не хватило места. Моя мама была учительницей и имела знакомых повсюду — или бывших учеников, или их родителей. Она крайне редко пользовалась этими колоссальными связями. Но в мае 1986-го воспользовалась. Мама рассказала мне об этом за несколько дней до своей смерти.
Когда председатель областного союза “Чернобыль” Михаил Ойсбойт обратился ко мне с предложением сделать сборник воспоминаний ликвидаторов я согласился. Я хотел посмотреть, через что я должен был пройти, но не прошёл”.
“Клопс” публикует отрывки из будущей книги.
Жёлтый дождь и радиоактивная собака
Людмила Гордиенко в 1986 году училась в десятом классе школы-интерната Припяти.
"В 1986 году я училась в десятом классе. Посёлок Залесье располагался в тридцати километрах от Чернобыльской станции. 26 апреля мы с учителями пошли в поход с палатками недалеко от Припяти, километров пять от станции. Ночью неожиданно стало светло. Мы подумали, что это гроза. А потом начали летать вертолёты. Много вертолётов. Мы видели, как они садились, из них выходили люди, они брали пробы земли.
Потом пошёл дождь. Я помню, что он был жёлтый. Жёлтые лужи, жёлтые пузыри в них. Учителя сказали, что что-то случилось и нам надо возвращаться.
К нам домой приехали ночью, постучали в окно. Приказали взять все документы и быстро в автобус. Всех эвакуированных заставили пройти через дезактивационную камеру. Сегодня понятно, что вся эта дезактивация — как мёртвому припарки. Пришли люди, проверили дозиметром и забрали всё, что “пикало”. У родителей пикало всё. Очень жалко, что фотографии семейные забрали. Они тоже “пищали”. Больше я их не видела. А собака наша при проверке дозиметром пикала просто запредельно".
…Из Чернобыля мы приехали сначала в Белоруссию, потом к родственникам в Багратионовск Калининградской области. В Багратионовске мы были нищими. На работу родителей не брали — боялись.
Я, когда экзамен сдавала, в классе была одна. Учитель отсел от меня к другой стене как можно дальше. Я плакала: он ведь учитель, ведь должен понимать… Мне в лицо говорили про мою “радиоактивность”, иногда прямо: “Что вы сюда приехали?! Езжайте в свою Белоруссию или Украину, откуда вы на наши головы свалились…”
“Это праздник для химических войск!”
Николай Выбодовский, полковник в отставке. Командовал 122-м мобильным отрядом, прибывшим в Чернобыль 26 апреля 1986 года.
"В этот день в городе гуляли 16 свадеб. Припять, город энергетиков, небольшой. Все друг друга знают, все друг к другу в гости ходят. Так что можно сказать, что гулял весь город. На улице танцевали, радовались. Мы въехали в обречённый город, а там музыка кругом, окна открыты, народ веселится.
Местные власти, партийные и хозяйственные, знали всё и должны были предупредить, чтобы люди на улицу без нужды не выходили. Это преступная безалаберность местных руководителей. Им надо было действовать, а они ждали указаний сверху. Военные не знали, как и что делать, а эти… В первые дни целый полк гражданской обороны пришёл. Пробыл сутки и ушёл: командиры людей переоблучили. Этот полк даже сделать ничего не успел".
…29 апреля я поехал на станцию к главному инженеру и директору. Они сидели в специальном бункере. Мне нужна была схема: где какие здания, ограждения, где есть ворота, где нет, где моя техника может пройти, где нет. Схемы у них не было. Не спрашивайте, как и почему, но не было. Её потом, через три дня, самолётом из Москвы привезут. Ждать три дня мы не могли. Нам надо было работать. Тогда мы сели вместе с главным инженером на его ГАЗ-69 и поехали вокруг станции. Он мне рассказывал, а я всё зарисовывал в тетрадку у себя на коленях: где ворота, где забор, где какой цех. Мы объехали станцию вокруг, прокатились. Когда я вернулся в расположение, то увидел всю свою часть построенной. Перед ними выступал командующий войсками химзащиты Министерства обороны Советского Союза.
Я на всю жизнь запомнил то, что он говорил моим подчинённым: “Это праздник для химических войск! И мы будем здесь стоять вплоть до смертного исхода!”
“Асфальт в Припяти был красным. Как от крови”
Леонид Бронфен в 1986 году командовал инженерно-сапёрной ротой.
"27 июня 1986 года мы по железной дороге прибыли в Чернобыль. Первое впечатление — ярко-красный асфальт в городе. Мне показалось, что это кровь. Первая эмоция — ужас. Как потом оказалось, это вишни. Они созрели, их никто не убирал, они падали на асфальт. В городе было очень тихо, жителей к этому моменту уже выселили…
Наши военнослужащие работали и на крыше взорвавшегося реактора. Там радиоактивный графит впаялся в крышу и сильно фонил. Крышу надо было очистить. Я не знаю, зачем был нужен этот героизм. Потом всё равно всю станцию накрыли саркофагом. Эти графитовые стержни фонят до сих пор под ним. Мне кажется, что здесь сработало отношение к советским людям как к расходному материалу. Надо было же показать: мы здесь не просто так, мы героически работаем. А может быть, это связано с Западом. Выбросы на станции шли, Запад их ловил, мы молчали или говорили: нет, опять провокация Запада, у нас всё отлично, такого быть не может.
Я помню Володю Куликова, нашего парторга. Как коммунист Володя верил, что должен показывать пример. Он был вместе с солдатами на этой чёртовой крыше. Провели они там считаные секунды. С лопатами в руках, в этих свинцовых фартуках, противогазах, в которых не так много что видно. Хорошо, что люди не свалились в дыру на крыше. А вечером Владимиру стало плохо. До ужаса плохо. У него были все признаки облучения. Поймал дозу. Он ходил на крышу два раза. Сам, добровольно. Он проболел всю свою жизнь. На него страшно смотреть было. Он уже умер…"
“От этих дублёнок у людей выпадали волосы”
Владимир Черноокий, в 1986 году лейтенантом преподавал в Калининградской средней школы милиции.
"Весной 1987 года преподавательскому составу нашей школы милиции сказали: готовьтесь, скоро поедем, в Чернобыле мародёры, надо обеспечить порядок.
Мародёры покупали машину в зоне отчуждения за пятьсот рублей, перегоняли в зону отселения. Там уже эта машина стоила 2 500, а дальше цена возрастала до пяти тысяч. Эти машины уходили в Грузию и Армению, где их продавали за 15 тысяч. Некоторые местные милиционеры продавались, делали на этих перегонах неплохие деньги.
А ещё были чернобыльские дублёнки, в СССР — сверхпрестижнейшая одежда. Правда, после полугода ношения такой дублёнки у людей волосы начинали выпадать.
Калининградского отряда милиции сильно боялись, мы здорово мешали мародёрам. Я лично видел, как наши притащили несколько задержанных кавказцев, но в основном мародёрничали местные. Были случаи, когда курсантам приходилось применять оружие, я сам слышал выстрелы. Мародёры пытались наших курсантов напугать, им пришлось стрелять".
“Мы хоронили целые деревни”
Владимир Логвинович в 1986 — майор инженерных войск.
"Первое, что тебе давали в Чернобыле, — это накопитель. Маленькое устройство с тремя таблетками. По нему потом высчитывали, сколько радиации ты получил. Люди работали по “улитке” — это такая схема, по которой определяли, сколько времени на каком объекте человек может проработать, чтобы не поймать сильное облучение. На некоторых объектах военнослужащий поработал 45 минут, и всё — марш в расположение части. А на некоторых — одну лопату бросил и свободен весь день, больше нельзя.
Мы хоронили целые деревни. В буквальном смысле. Приезжала техника, выкапывала котлован. Потом все дома, все хозяйственные постройки, всё сносилось и закапывалось в вырытом нами могильнике. Так же хоронили всё, что оставалось "грязного" в домах.
Могильник — это не просто яма, это целое инженерное сооружение. Вырывали котлован, стены обкладывали целлофаном. Тут целая технология. Когда могильник заполнялся, его сверху обваливали грунтом. Есть подсчёты, что мои подчинённые вывезли 400 тонн радиоактивного мусора, "грязных" вещей из домов и тому подобного. Период распада радиоактивных элементов, похороненных нами в могильниках, — от 37 до 240 лет".
“Собак расстреливали, прежде чем мы входили в деревню”
Владимир Зеленков — в 1987 году замполит батальона.
"Когда людей в срочном порядке выселяли из этих деревень, чтобы не сеять панику, им сказали, что через несколько дней они вернутся обратно. Люди оставили своих собак, а обратно не вернулись. Собаки были одичавшие, злые и голодные. Их расстреливали, прежде чем мы входили в деревню, иначе работать невозможно. Была целая команда, в задачу которой входил отстрел животных: собак, лис, лосей… всех".
“Метод тыка”
Анатолий Гапонов — в 1987 году заместитель командующего Прибалтийским военным округом.
"Авария на ЧАЭС — беда таких масштабов, с которой до сих пор в мире никто не сталкивался. Никто не знал, что надо делать. Именно поэтому в Чернобыле активно применялся один очень известный русский метод, метод тыка называется. Даже учёные, профессора, кандидаты, работавшие в Чернобыле и, казалось, знавшие о мирном атоме всё, часто вынуждено использовали именно этот метод. Получилось, сработало — хорошо. Не получилось — давайте пробовать что-то другое.
Метод тыка срабатывал далеко не всегда. Бывало, очистим территорию, вынесем мусор, проведём дезактивацию. В результате радиации вообще нет или стало значительно меньше. Всё прекрасно. А утром приходим работать, а оно опять фонит, да ещё и больше прежнего.
Вся беда в том, что при строительстве станции сэкономили на укрытии для реактора. Во время аварии реактор опустился бы в укрытие, и его гораздо легче было бы накрыть саркофагом. И никакого радиоактивного фона. Распространение радиоактивного загрязнения удалось бы сократить процентов на 70. Или даже больше. Но сэкономили миллионы рублей.
В результате потратили миллиарды или десятки миллиардов. Точную сумму назвать трудно даже сейчас. Есть информация, что на ликвидацию последствий аварии уходило три-четыре процента ВВП каждый год. Это очень много".
По материалам Государственного архива Калининградской области.