Как штурмовали Кёнигсберг: трое суток без сна, "горшки Коха" и жёлтое пальто генерала Ляша

В день годовщины штурма Кёнигсберга журналист Александр Адерихин вспомнил несколько интересных фактов об этом историческом событии. 

Перед штурмом: взгляд "с той стороны"

Во время войны Герман Монтковски жил недалеко от местечка Прейсиш- Эйлау. Сегодня это российский Багратионовск. Монтковски вспоминает, что у них, в посёлке имени прусского гауляйтера Эриха Коха, всё было хорошо: за домом — огород, родители Германа разводили свиней и, как он написал в своих воспоминаниях, опубликованных в сборнике "Калининградские архивы", "для воскресного жаркого держали много кроликов". Другими словами, жизнь в посёлке имени партайгеноссе Коха "казалась идиллией". Но ближе к 1945-му война напоминала о себе всё чаще. Всё больше мужчин уходит на фронт, всё чаще в местных газетах публикуются траурные объявления в чёрных рамках: "Погиб за фюрера, народ и отечество...", "Пал смертью героя..."

В школе, как и во всех школах Германии, висела большая географическая карта. Ученики булавочными флажками отмечали продвигавшиеся от границ Рейха линии фронтов. А потом, после Сталинграда, фронт покатился обратно. В конце 1944 года по радио всё чаще стали раздаваться лозунги: "Никогда не ступит большевистский солдат на землю Восточной Пруссии. Мы отбросим врага за Урал. Мы уверены в конечной победе!". 

Осенью 1944-го от властей поступило указание — каждая семья, проживающая в посёлке, должна выкопать за своим домом бомбоубежище. А потом через Прейсиш-Эйлау на запад потянулась нескончаемая колонна беженцев — немцы бежали от войны. Убежать удалось далеко не всем.

Советские самолёты на бреющем полёте обстреливали всё, что двигалось по улицам посёлка. Монтковски вспоминает: "Первым покойником на нашей улице стал совсем юный фельдфебель. Он был в краткосрочном отпуске дома. Его жена была беременна. Бомба пробила крышу его дома, упала в подвал. Она не взорвалась, но оторвала фельдфебелю ноги. Его просто зарыли возле разрушенного дома в саду".

Ночью спрятавшаяся в вырытом в саду бункере семья Германа Монтковски услышала голоса. Они подумали, что это русские. Но это были немцы — отступавшие артиллеристы, у которых уже не было ни пушек, ни тягачей. "Что вы здесь делаете? — спросил маленького Монтковски один из них.— Бегите, скоро здесь будут русские!". И семья Монтковски побежала в Кёнигсберг.

Фриц Гаузе в своей книге "Кёнигсберг в Пруссии: история одного европейского города" пишет, что комендант города Отто Ляш предлагал властям эвакуировать гражданское население, пока это было возможно. Но партийные товарищи отказали генералу. Гитлер объявил Кёнигсберг крепостью. Это означало, что гарнизон и гражданские должны были стоять до конца. "Стоять до конца!", "Мы не сдадимся!", "Город-крепость" — за эти красивые слова тысячи гражданских — женщины, старики, дети — заплатили своими жизнями. При этом сам гауляйтер Кох, высший партийный руководитель в Восточной Пруссии, покинул Кёнигсберг и отсиживался в Нойтифе на современной Балтийской косе, имитируя бурную деятельность и своё присутствие в городе.

Наши: невыполненный приказ Василевского

Конечно, Кёнигсберг был укреплён, но сколько ни называй город крепостью — крепостью он не являлся. Его гарнизон насчитывал 35 тысяч человек, как после войны напишет в своих мемуарах немецкий офицер-артиллерист, "уставших ошмётков" воинских частей. Партийное руководство активно вмешивалось в вопросы обороны города. Например, партийцы приказали устанавливать где только можно одноместные бетонные бункеры, которые немцы прозвали горшками Коха. Эти бункеры были глупой затеей — даже если попавший в них снаряд не пробивал стены, то отлетевшие от стен при попадании осколки бетона не оставляли сидящему в "горшке" стрелку никаких шансов.

Зато партийцы преуспели в другом. Жители осаждённого советскими войсками Кёнигсберга рассказывают о повешенных на Северном вокзале дезертирах. На груди многих из повешенных висела табличка на немецком: "Трусы умирают первыми".

Против немецкого гарнизона — 250 тысяч русских. Русских, которые умели воевать и у которых было преимущество в авиации и артиллерии. А ещё у русских имелось более страшное, чем самолёты и пушки, оружие. У русских была ненависть. Восточная Пруссия стала первой территорией нацистской Германии, на которую вступили советские войска. Солдаты помнили, что 22 июня 1941 года именно отсюда к ним пришла война. И вот война вернулась.

6 апреля советские войска начали штурм, который предваряла авиационно-артиллерийская подготовка. Один из сержантов вспоминает, что через трое бессонных суток он так устал, что перед самой капитуляцией немецкого гарнизона подумал: "Уж скорее бы убили или ранили. Лишь бы всё это кончилось". Немцы сопротивлялись отчаянно. 

Директор Калининградского историко-художественного музея, кандидат исторических наук Сергей Якимов в своей книге "Битва за Восточную Пруссию" приводит воспоминания советского сержанта Кибального: 

"Я пленных никогда не расстреливал. Потому что, если будешь стрелять в немца, второй не пойдёт. Скажет, что русские стреляют в пленных. Наоборот, пленных принимали хорошо. Кто сопротивляется — убивали. Мы в самый Кёнигсберг зашли, нам пленные навстречу, а справа из дома стали стрелять маленькие фольксштурмисты, и офицеры там были. Мы пулемёт установили и уничтожили их. Идём, немец целится из дома. Сверху вниз, на нас. Мы отползли в кювет. Пулемёт (наш — прим. авт.) открыл огонь. Один немец выглянул, руки поднял. Я ему говорю: "Ком" ("Подойди" — прим. авт.), а он не хочет идти, там второй этаж, а лестницы нет. Мы же к нему не подойдём, он нас может гранатами забросать. Опять на рычаг нажали, выстрелили. Он прыгнул и не встал. Дом-то двухэтажный".

Советские применяли тактику изнурения противника. Сергей Якимов приводит слова из письма домой немецкого ефрейтора Ширмахера: 

"Как нас предало и продало наше правительство! Надеюсь, что эту братию когда-нибудь привлекут к ответу. Эта вечная ложь Геббельса о новом оружии! Его надо пересадить на сутки в передовой окоп. Тогда бы он перестал открывать свою плевательницу!".

Помимо бомб и снарядов, на головы немецких солдат обрушилась советская пропаганда. Город был засыпан листовками. Среди них были и "женские". В них немецкие матери обращались к солдатам вермахта: 

"Город вам не удержать. У вас нет сил для этого. Не разрушайте Кёнигсберг, не губите его жителей, не губите себя, не увеличивайте страданий немецкого народа".

А ещё работало радио. В советских архивах сохранились тексты пропагандистских передач. Медсестра Люция Дормайер говорила в эфире, обращаясь к немецким солдатам: 

"Мы фанатически верили обещаниям фюрера в нашу победу и во всё, что нам вдалбливали в течение двенадцати лет. Тяжело думать, что такой большой промежуток времени нас одурачивали. Как жестоко нас обманули! Тяжело думать, что миллионы немцев по ту сторону фронта ещё продолжают верить тем, кто принёс нам столько несчастья".

9 апреля 1945 года комендант Кёнигсберга Ляш подписал приказ о капитуляции. Несмотря на это, некоторые очаги обороны немцев продолжали сопротивляться. Во время допроса Ляш объяснил это тем, что у него нет телефонной и радиосвязи с этими группировками. К тому же в городе действовали нацистские отряды, которые предпочитали смерть русскому плену. И не только свою. Самоубийства и убийства собственных жён и детей (чтобы не достались русским) среди гражданского населения не были редкостью.

Во время допроса генерал Ляш пожаловался маршалу Василевскому, что при сдаче в плен у него пропал чемодан с личными вещами и жёлтое кожаное пальто. Василевский приказал пальто и чемодан вернуть. Приказ маршала, как пишет Сергей Якимов, исполнен не был. Генеральский чемодан и пальто, "реквизированные" советскими солдатами, найти не удалось... 

До сих пор не выяснены все обстоятельства боёв апреля 1945 года. Историк Альберт Адылов рассказывал о загадках, связанных со штурмом форта №11.О том, когда именно был взят Кёнигсберг и почему на медали "За взятие Кёнигсберга" отчеканена дата 10 апреля, можно прочитать здесь.