В Кафедральном соборе 22 апреля в день рождения великого философа пройдёт музыкальная стендап-драма «Тайные правила Канта»6+. Дмитрий Минчёнок — драматург, режиссёр и автор спектакля ответил на вопросы «Афиши Клопс».
— Что это за жанр — музыкальная стендап-драма?
Я вроде как бы один этим занимаюсь, и в то же время не я один. Ираклий Андроников — знаменитый литературовед до меня рассказывал такие истории. Всё начинается с того, что в какой-то момент ты понимаешь, что тебе надо петь, но ты не поёшь. Хотя я окончил музыкальную школу, училище по классу фортепиано и прекрасно играю.
В какой-то момент для меня стало очень необходимым соответствовать природе джаза. Джаз — это импровизация. Всё началось с проповеди, мне захотелось понять этот дар. Понять, как эта штука возникает, когда человек выходит и в одном связанном потоке рассказывает людям о том, что им совершенно чуждо. Вдруг за секунду происходит какой-то щелчок, и люди начинают в это верить. Какая сила скрыта в рассказе, который не заготовлен умом, но сердцем.
— Почему всё-таки импровизация, а не стандартный спектакль?
Пьесы и моноспектакли пишутся заранее — это работает ум. Я на самом деле прекрасно знаю о чём я буду говорить. Просто мозг, если ты хочешь быть искренним, не ходит дважды одними путями. Искал новую искренность, момент органики актёрского существования на сцене. Притом что я знаю весь текст заранее. Но, если ты можешь свободно варьировать детали, тогда рождается искренность. Это моя собственная система Станиславского. Под ней мы понимаем поиск абсолютно натуралистического состояния человека на сцене, а я добиваюсь натуралистического состояния духа на сцене.
Здесь будет звучать «Кант и его тайные гости» — этот спектакль уже много раз мною сыгранный, но каждый раз — по-разному. Не потому, что я в разных состояниях существую, прежде всего публика определяет о чём я буду говорить. Схема неизменна, есть сюжет. Я могу неожиданно поменять начало с концом, не буквально, конечно. По большому счёту это спектакль, где значительное место уделяется неожиданности существования. Могу поменять фразы, и это определяют люди. Реагирую на шорохи, шелест, молчание и тишину. Семь вариантов развития сюжета (в спектакле).
Судьба Канта одна и та же — мы знаем, что он умрёт, но причины смерти могут меняться.
— Всё-таки важна реакция зала?
Моя система допускает как раз влияние зала на сюжет. Я не предлагаю выбирать: что вы хотите, чтобы Кант пошёл в ванную или поднялся на чердак? Подобная технология сейчас развивается в театре (иммерсивный спектакль — ред.).
Публику я не спрашиваю, я её чувствую, как бы она хотела. Это уже не придумает машина с машиной, для этого надо быть человеком, интуитом. Когда взываешь к разуму: что вы хотите сейчас съесть — кашу гречневую или борщ? Ты можешь вообще ничего не чувствовать, быть сытым, а повар пытается по глазам понять что нужно солдату, который провёл весь день в бою.
— Как вы настраиваетесь перед выходом?
Хм, это самое важное. Я даже не знаю, как я настраиваюсь. Это одиночество, тишина, погружение. Десятки способов есть. Если бы все актёры знали, как настраиваться, тогда все были бы артистами. Молчание (улыбается - ред.).
— Какая музыка звучит в спектакле?
Вот та, которая за вашей спиной (интервью проходит под звуки органа — ред.). Звучит Гендель и люди, которые не были современниками Канта, но, которые были вершинами духовной музыки. Поэтому будет Бах и «Солярис» из фильма Тарковского.
В том числе редкие клавесинные композиторы, которые исполняются только во время нашего спектакля. Их специально выучил органист Евгений Авраменко. Звучит флейта в исполнении Ксении Авраменко. Это как женщина в духе Канта. Известно, что он всю жизнь был девственником, не встречался ни с одной женщиной, но они очень много для него значили. Задействован бандонеон (в спектакле на нём сыграет Андрей Степаненко — ред.). Этот инструмент был придуман как заменитель маленького органа для матросов, следующих в дальнее плавание из Старого Света в Новый.
— Почему всё-таки Кант?
Банальное объяснение: Калининград — город Канта. Он донельзя засушен наукой, никто не представляет его живым человеком. Для меня это вызов — показать Канта живого с человеческими слабостями. Гений в науке — в быту один из нас, мой спектакль про это. Про Канта человека, не понятого никем, кроме двух-трёх людей в своё время.
Но он один из нас — очень узнаваемый, часто встречающийся тип эксцентрика, мужчина-одиночка и прячущий свою тоску в высокую науку.
— Как вам пришла идея использовать тот реквизит, который мы видели на входе (бутафорские куклы-марионетки — ред.)?
Важно подчеркнуть, что спектакль о Канте играется только в соборе. В Москве я его не показываю. Меня часто просили об этом, но он принадлежит только этому месту, он рождён архитектурой этого пространства.
Вообще, философия Канта была простая, но мало кто об этом пишет. Он считал, что мы все марионетки. Что мы только сосуд, который наполняет чья-то воля и чьё-то дыхание.
— Это единственный спектакль, в котором вы импровизируете?
У меня 18 постановок сейчас, которые строятся как стендап-драма. Пока это мой конёк, моё ноу-хау. Я не знаю, насколько много импровизации в юморе, хотя стендап-камеди от этого и отталкивается. Но все теперь тоже заучивают текст.
Не я первооткрыватель, но каждая эпоха рождает своего рассказчика. Я именно рассказчик — вот это самое точное слово. Что такое стендап-драма — это история, которая отталкивается от определённой публики. Сказку о Колобке все подают по-разному, но финал неизбежен — лиса его съедает, герой стал доверчивым. А причины, приведшие его к этому состоянию, здесь уже зависит от аудитории. Встречаю во взгляде публики ожидание от меня, ловлю и начинаю об этом говорить.
— Ваша вовлечённость в свой жанр стендап-драмы не мешает смотреть классические спектакли?
Вы знаете, любой профессионал на себя начинает примерять. Я вижу, где заученно, присутствует импровизация: забыл текст или решил отойти и пошутить. Мне не скучно смотреть классический спектакль, но я всегда ищу способ, как бы я сделал, чтобы актёр не выглядел таким зажатым, фальшивым. Я же начинал как режиссёр, который не нашёл готового актёра и сам стал своим актёром. Я создавал систему, метод для максимально искреннего существования на сцене.
— На ваш взгляд, в России есть яркие импровизаторы?
Гришковец, который тоже калининградский человек. Вы знаете, это надо у каждого по-честному спрашивать, сколько у кого импровизации и заготовок. Но до меня в 30-х годах был блестящим рассказчиком Виктор Шкловский, в 70-х — Ираклий Андроников. Истории он знал хорошо, но рассказывал их каждый раз по-новому. Таких людей действительно немного, всем легче говорить готовую историю. Надо иметь взвешенный, рациональный мозг, чтобы отсеивать пустое. Это очень большой стресс для организма.
— Как вы потом восстанавливаетесь?
О, это самое тяжёлое. Раньше, когда только начинал шесть лет назад — это было очень сложно. Я заболевал буквально, надо было остаться одному, было плохо. Вы знаете, это как очень большой стресс, либо бежать десять километров, либо пить десять литров жидкости всякой, чтобы переключиться. Потому что, когда ты перестаёшь болтать всуе и оцениваешь каждое своё слово, ведь оно должно быть веским и родиться здесь и сейчас, тогда работает всё тело и мозг, ты выжат. Это не просто лекция, когда можно не эмоционально говорить, что помнишь. Здесь ты должен проживать.
— Вы не в первый раз в Калининграде, есть ли какие-то места, которые особенно нравятся, кроме Кафедрального собора?
Да, но всё равно пространство собора, безусловно, остаётся мистическим. Кажется, что я каждый камень знаю на этом Острове. Но всё равно ты видишь новую тень, новый поворот.
Я люблю ту часть города на улице Богдана Хмельницкого. Там есть уголки истории, где прошлое перед тобой оживает. Всем нравится машина времени, ты идёшь и вдруг бах — перенёсся в прошлое благодаря какому-то окну и двери.
Новый Калининград меня тоже очень волнует, также история битвы за этот город. Я сын и внук людей, которые были в концлагере Маутхаузен, моя бабушка и папа там находились четыре года. Знаю немцев, как палачей и как спасителей. Мою бабушку спасли офицеры Вермахта.
Для меня война — это не музейное понятие.
Очень люблю местный театр (Калининградский областной драматический театр — ред.), в котором идёт моя пьеса «Когда голуби улетели»16+, люди плачут.
— Вам нравится, как ваша пьеса ожила на калининградской сцене?
Да, мне очень нравится, как публика реагирует: все плачут, я этого и добивался (смеётся — ред.).
